Упростительская моноцель делает насилие всего лишь неизбежным следствием. Подчинить миллионы людей, каждый из которых имеет собственные нужды и вкусы, единой цели – в чем бы эта цель ни заключалась! – для этого человечество не придумало ничего, кроме армейской субординации, восходящей к главнокомандующему (императору, генсеку, фюреру) на вершине. После этого и пропаганде остается лишь бесконечно обосновывать божественную мудрость вождя и мерзопакостность всех нарушителей дисциплины, нытиков и маловеров – Геббельс был и здесь не более чем последователен: главное – не истина, а успех у масс. Надо говорить и писать не для интеллигентов, а для народа, и тут надо действовать совершенно примитивно – до этого вывода молодого Геббельса додумывается каждый, кто намерен вести необразованные толпы на сложнейшие общественные структуры. Назвать мудрого консерватора Эдмунда Берка сикофантом, находящимся на содержании у английской олигархии (Маркс), именовать интеллигентных оппонентов прислужниками помещиков и капиталистов (Ленин) – это не более и не менее лживо, чем объявлять Рузвельта Розенфельдом и верным слугой мирового еврейства. Не принимать во внимание горстку «умников» (которые все равно будут противниками любой власти) – не так уж сложен этот секрет всех демагогов: его быстро уясняют все вожди народных масс, способных зажигаться лишь катастрофически упрощенными моделями социального бытия. Когда современные коммунисты обзывали оккупационным режимом общественное устройство, позволявшее им составлять парламентское большинство и свободно клеветать на любые действия власти, они вовсе не нуждались в уроках Геббельса: все эти немудрящие приемы не только каждый демагог, но и каждая коммунальная склочница способна открыть самостоятельно. Геббельс, правда, был откровеннее, он-то прямо заявлял в своих речах: мы вступаем в рейхстаг, как волк в овечье стадо, чтобы побить демократию ее собственным оружием, чтобы, получив депутатский иммунитет и право бесплатного проезда, во всеуслышание поносить систему и получать от нее же хорошее жалованье.
Пропагандистские средства в огромной степени определяются целью. Наши реформаторы всегда были так скромны в неправде, что ее почти невозможно было отличить от добросовестного заблуждения, – ну пообещают к седьмому числу покончить с инфляцией, ну запланируют экономический рост на 0,3 процента, но уж никак не назовут Зюганова агентом мирового исламизма, не устроят протечку в печать конфиденциальных сведений о его гомерических доходах или – уж врать так врать! – его гомосексуальных связях. Однако не распространяли подобных агиток они не только из-за щепетильности, недомыслия или высокомерия, но еще и из-за того, что им требовалось не объединить население, а, скорее, разъединить его, вводя в оборот индивидуалистические правила игры, не внушить ему глобальную иллюзию, обещающую скорое всеобщее благоденствие, а, скорее, приучить к трезвому взгляду на жизнь. (А неприукрашенной жизни так трудно бороться с красивой ложью… Но правительство профессионалов было выше подобной сентиментальной чепухи.)
Со своей стороны и Геббельс делал примерно то же, что, ставя перед собой такие же цели, делало бы – и всегда будет делать – любое неглупое должностное лицо. И пропаганда его тоже вовсе не обладала магической силой: она была действенной лишь до тех пор, пока оппоненты, как в автобусе (старый анекдот) или сидели, или тряслись, а политике Гитлера сопутствовал успех. Когда же успех кончился, начались анекдоты, а с падением террора наступило и массовое «прозрение». Геббельсовское требование, чтобы критик был готов заменить высмеиваемого артиста, для мало-мальски интеллигентных людей всегда было анекдотическим, но для необразованной толпы годилось. Так было и в другом. При слове «культура» он не всегда хватался за пистолет: народ, считал он, должен быть воспитан в духе единого мировоззрения (этого требует любая моноцель), а потому государство никогда не сможет выпустить из рук газеты и радио (до TV он не дожил). Его политические суждения с двадцатых по сороковые, конечно, будут посерьезнее поприщинских («Когда Англия нюхает табак, Франция чихает»), но они не слишком возвышаются над размышлениями рядового газетного политолога с журфака – в этом можно убедиться, перелистывая его дневник.
Владимир Сергеевич Неробеев , Даниэль Дефо , Сергей Александрович Снегов , Ярослав Александрович Галан , Ярослав Галан
Фантастика / Проза / Историческая проза / Малые литературные формы прозы: рассказы, эссе, новеллы, феерия / Эпистолярная проза / Прочее / Европейская старинная литература / Эссе