Завтра будет вчера

Подождал, пока она успокоится, целуя в губы уже нежно, не убирая пальцев, заставляя все еще вздрагивать от легких прикосновений. Красивая… безумно красивая в этот момент, щеки пылают, и взгляд пьяный, затуманенный. Шепчет мне слова любви, целует сама, а я платье ее поправляю и думаю о том, что ни хрена я ее не отдам никому.

Сотру с лица земли семейку проклятую, а она со мной останется. И плевать, хочет она этого или нет. Спрашивал я когда-то, а сейчас просто возьму свое. А ОНА МОЯ. И точка. Насрать на любое мнение по этому поводу.

Посмотрел на нее и резко за горло схватил, притягивая к себе, заставив распахнуть глаза от неожиданности:

— Верить? А он… он вот так тебя тоже? Позволяла, Нари? Позволяла ему, как со мной? Кончала с ним? Отвечай. Только не лги мне.

И пальцы сильнее сжал, все еще тяжело дыша и истекая потом от неудовлетворенного желания и напряжения.

* * *

Я даже не сразу поняла его слова, не услышала их — только угрозу, которая в голосе его появилась. Сжимает руки на шее, а до меня, наконец, смысл его вопроса доходит, и слезы пекут глаза от обиды. Она, проклятая, темной жижей внутри разливается, кислотой разъедает все послевкусие удовольствия, оставляя после себя полное опустошение. Ждет ответа, стиснув зубы, а меня от боли скручивает изнутри. Пощечину ему дала, захрипев, когда он сильнее сдавил горло. Напряженный, злой, а мне вцепиться в лицо его ногтями хочется. За то, что подумать так обо мне посмел. И горьким осознанием: а почему нет, Нарине? Ты только что позволила ему взять себя в туалете отцовского дома, как самая обычная шлюха. Там за стеной твои родители и жених, а ты только что бесстыже стонала ему в губы, полуголая сидя на раковине. Чем ты отличаешься от всех тех, кого он имел так?

Губы прикусила, только чтобы не заплакать, успокоиться. Лучше бы ударил.

Посмотрела в его глаза и, усмехнувшись, солгала:

— Кончала, — схватилась за его запястье, вонзая ногти, — каждый вечер с ним кончала.

И плевать, если озвереет. Я знала, каким злым он может быть. Видела не раз. Правда, с другими, не со мной. Но он никогда и не унижал меня так, как сейчас.

* * *

Жду ответа, а сам в глаза ее смотрю, и кажется, если скажет "да", сверну ей шею прямо здесь и сейчас.

Не успел руку перехватить, когда пощечину мне дала, а потом с вызовом в глаза смотрит и усмехается, а у меня снова на глаза красная пелена накатывает от слов ее.

Ударил наотмашь по щеке, так, что Нари откинулась назад к стене, волосы на лицо упали. Ладонь к губам прижала и смотрит на меня уже сквозь слезы.

А я ее в мрамор вдавил, сжимая за плечи обеими руками:

— Лжешь? Отвечай. Ты сейчас, — ударил кулаком возле ее головы, и она дернулась, — лжешь, мать твою?

* * *

Никогда не думала, что он ударить меня может. Только не он. Я от Артура могла пощечины ждать, но не от него.

И если бы сейчас не колотило самого крупной дрожью, то не простила бы, ушла бы к своим, и ничего бы он не сделал. Но я в глаза его смотрю, а в них ненависть чистая, только на самом дне взгляда надежда трепыхается. Дотронулась до разбитой губы ладонью и снова усмехнулась, думая о том, что скажу родителям. Придумаю что-нибудь. Только с ним не останусь.

А потом он кулаком по стене врезал со злости, и меня осознанием накрыло — ревнует. Ревнует, потому что слишком долго не был рядом, не знает, чего ожидать.

Вздернула подбородок кверху:

— А если не лгу? Что ты сделаешь, Капралов?

* * *

Смотрю ей в глаза, сначала в один, потом в другой. Черные от ярости… на дне слезы дрожат вместе с моим отражением. На губы взгляд перевел и непроизвольно большим пальцем кровь размазал, стирая.

— С ним оставлю, — прищурился, продолжая в глаза смотреть, — чтоб дальше кончала, а меня любила.

Наклонился еще ниже.

— Не хочу его объедки подбирать.

А сам щекой по ее щеке, запах вдыхая и изнемогая от ревности бешеной, от желания убить ее, и в то же время чувствуя, как меня самого любовь эта воскресшая сжирает. Тяжело дыша, глажу ее по волосам дрожащими руками. Не было у нее с ним. Кожей чувствую, не было. Не позволила.

* * *

Закрыла глаза, наслаждаясь прикосновением к его коже. Мой… какой же он… Сотканный из контрастов. Нежность вперемешку с яростью лютой. А меня от нежности этой ломает больше, чем если бы ударил снова. Губами по его щеке, лаская кончиками пальцев лицо.

— Идиот… Боже, какой же ты идиот… Самонадеянный.

Отстранилась и ногтями по его нижней губе провела.

— Хочу, чтобы тебе так же больно было. Вот тут. — ладонь его положила себе на грудь, — Извинись, Артем. Извинись за то, что спросил… за то, что объедками обозвал.

* * *

Руку ее своей накрыл, чувствуя, как бешено бьется ее сердце, и, скользя ртом по щеке, губы соленые нашел, жадно прижался к ним, судорожно выдыхая.

ДА. МОЯ.

И тут же как хлыстом изнутри, аж вздрогнул, понимая, что ударил. Ослабил натиск, языком кровь слизывая и целуя нежно, зарываясь руками в ее волосы.

Лбом к ее лбу прижался.

— Мне больнее, — хриплым шепотом, — поверь, маленькая, мне намного больнее.