Он говорил что-то еще, а я уже не слышала ни одного его слова, только шум из трубки, который отдавался в висках мучительной болью. Мама рассказывала, что я долго разговаривала с полицейским, даже записала адрес, куда отвезли брата; что после вызвала отцу скорую, а потом позвонила дяде и рассказала о случившемся, попросив поехать на опознание тела Артура.
Я не помнила ничего из этого. Действовала на каком-то странном автомате, понимая, что больше некому. А потом, мама сказала, я позвонила Артему, но его телефон был выключен. И тогда я сломалась. Наконец, поняла, что именно произошло. И с кем. Не с ним. С нами. Его нет, и он не чувствует и сотой части той боли, того Ада, в который погрузилась наша семья. Не видит, как в одночасье она дала трещину, которая начала расползаться с каждым днем все шире и глубже. Его нет, и он не чувствует, что и нас тоже больше нет. Нас прежних, тех, кем мы были с ним.
— Что на ужин приготовить? — Мама меня по голове гладит, и я поклясться могу, что она даже не смотрит на меня — глядит задумчиво на стену. Мне каждый раз хочется спросить ее, что она видит в этой пустоте, но я так боюсь ее ответов, что просто молчу.
Ох, мама, мне так же, как и тебе, кусок в горло не лезет. О каком ужине ты говоришь? Но мне нужно вытащить ее из этого состояния, нужно занять ее делом, каким угодно, но чтобы было меньше времени окунаться снова с головой в свое горе.
— Хочу зеленую фасоль с мясом и долма, сделаешь, мам?
— Ты же не любишь долма, — я слышу усталое понимание в ее голосе и готова сжать ее в объятиях, встряхнуть, чтобы ожила. Ради меня. Мы еле вытащили отца после тяжелейшего инсульта, и я не могу позволить и матери скатиться в эту пропасть. Мне просто страшно остаться совершенно одной на самом краю.
— Мам, ты так давно не готовила ее. Я, правда, хочу. Только давай не с виноградными листьями, а с капустой?
Она грустно улыбается и идет к двери, ненадолго остановившись в проеме:
— Ты Артема тоже пригласи к нам, милая. Давно не заходил.
— Хорошо. Обязательно приглашу.
Не заходил, потому что я не хотела. Поначалу даже голос слышать его не могла. После того, как не ответил… как оставил совершенно одну. Я его номер, подобно роботу, безостановочно набирала, снова и снова выслушивая безучастное "абонент временно недоступен". Мне казалось, если он приедет, то все это окажется шуткой. Жестокой, несмешной шуткой. Розыгрышем на мой день рождения. Мне казалось, если он приедет, и все это будет все же правдой, то он сможет удержать меня на этом чертовом краю бездны, не позволит, ни за что не позволит упасть в нее.
Он перезвонил слишком поздно. Когда чувство вины перед погибшим братом стало слишком большим, слишком всеобъемлющим, чтобы я ответила ему. Чувство вины, потому что знала, Артур до последнего не принял мой выбор.
Артем писал, звонил, психовал. Я чувствовала, что психует, сходит с ума от желания поговорить, и все равно не спускалась вниз, даже когда он приезжал. Была уверена, что злится, бесится там, в гостиной, не смея подняться в мою комнату при таком количестве народа, и все же не могла заставить себя спуститься. Потому что знала, что не смогу устоять. Что вся уверенность в принятом решении в крах рассыплется, как только увижу его. Презирала сама себя за то, что боялась, кинусь к нему на шею, если вдруг увижу.
"Я варила кофе, когда дверь на кухню тихо распахнулась, а затем раздался щелчок замка. Не оборачиваясь, уже знала, что это он. Знала и стиснула зубы от злости на саму себя, потому что на какое-то мгновение сердце радостно встрепенулось.
— Нари, — тихим голосом, осторожно шагнув ко мне, но я не смотрю, расставляя на подносе чашки, — Мышка, здравствуй.
Обнял меня сзади, и я закусила губу, чтобы не закричать.
— Отпусти меня.
Так же не поворачиваясь к нему, затаив дыхание, чтобы перестала кружиться голова от его запаха, от близости этой, которая окутывала предательским ощущением радости и спокойствия. Впервые за эти дни.
— Не отпущу, — выдыхает мне в волосы, сильнее прижимая меня к своей груди, — не отпущу больше никогда, слышишь?
— Ты не отвечал.
— Психанул.
— Ты не отвечал, — вцепившись в край стола, чтобы не всхлипнуть.
— Я пришел, — губами касается затылка, и я закрываю глаза, расслабляясь в его руках.
— Оставил меня одну…
— Больше никогда, — медленно целуя в шею, запуская тысячи мурашек под кожей.
— Обещаешь?
— Обещаю, — разворачивает к себе, лаская одними губами глаза, нос, скулы.
Позволить себе наслаждаться его прикосновениями, тонуть целую вечность в такой непривычной с ним нежности с оттенком грусти, пока в голове лихорадочно пульсирует чувство тревоги. Он снимает его своим голосом, осторожными, но такими уверенными движениями. Смотрю в его глаза и понимаю, что снова лечу вниз, не отрывая взгляда от того шторма, который бушует в них. Он тянет ко дну, закручивая в каком-то мрачном ледяном вихре.
— Он не простил бы мне этого, — уткнувшись в его грудь, пытаясь сдержать рыдания, рвущиеся из груди.