Завтра будет вчера

Его не стало, и не стало какой-то части меня самой. Той, что до последнего принадлежала ему. И будет принадлежать и после его смерти. Несмотря ни на что. Той части, которая все еще надеялась на прощение.

Никто не верил в мои слезы на его похоронах. Они смотрели с осуждением на мой заметно округлившийся живот и перешептывались. Стоя у могилы моего отца, которого я же туда и столкнула. "Непутевая", "бессердечная", "распущенная", "шалава", "дешевка". Самые мягкие эпитеты, которые шептали мне вслед, даже не скрывая своего презрения. Но мне было наплевать, как они называют меня. Я смотрела на гроб отца, который опускали в могилу под душераздирающий плач дудука, и мысленно умоляла перестать ненавидеть хотя бы после смерти. Не оставить сейчас и навсегда и приходить хотя бы во сне. Приходить тем папой, который смеялся, откинув голову назад и прижимая меня к себе. Папой, который клялся моим именем, а не проклинал им.

Именно там я впервые почувствовала первый толчок малыша. Поздно. Довольно поздно, как говорили врачи и моя мама. Это потом мы с ней поймем, что с Артуром все всегда было вовремя. Своеобразная мистика, казавшаяся тогда зловещей. Но я ощутила его движение, только кинув первую горсть земли в могилу. Событие, которого с нетерпением ждет каждая мать, у меня навсегда теперь ассоциировалось с самым страшным днем в жизни.

А потом мы с мамой поняли, что отец при всей его строгости и непримиримом решении забыть меня все же был своеобразным гарантом относительно терпимого отношения окружающих к его дочери-блуднице. Как только его не стало, все те, кто боялись осуждения Карена Сафаряна, облегченно вздохнули и могли теперь уже открыто поливать грязью армянку, предавшую своего брата, своего отца и свой народ ради русского "скина", с удовольствием втоптавшего ее в самое настоящее дерьмо.

Дом отец продал еще до своей смерти, и последние месяцы они с мамой жили у его двоюродного брата, жена которого не захотела принимать в своем доме "шлюху русской свиньи". Она растила двух дочерей и запретила моим сестрам даже общаться со мной, чтобы всячески нивелировать мое дурное влияние на них. Впрочем, она не была одинока в своем решении. Практически все наши родственники и близкие друзья в России отвернулись от нас, справедливо обвиняя в произошедшем и меня, и мою мать, которая все это время, как они думали, покрывала перед отцом мои встречи с русским ублюдком.

Конечно, моя мать оставила их дом и переехала ко мне. Некоторое время у нас была возможность снимать квартиру, мама даже устроилась работать продавщицей в ларек возле дома, чтобы мы могли платить аренду. Но совсем скоро у меня начались проблемы. Врачи диагностировали у ребенка врожденный порок сердца, и нам пришлось улететь в Армению, где у нас были знакомые врачи и было хотя бы жилье.

ГЛАВА 19. Артем

Я раскладывал ее фотографии на столе. Аккуратно, ровно, одну за другой, сжимая в зубах сигарету и щурясь от табачного дыма. Смотрел, как менялась за эти годы и в тоже время всегда оставалась сама собой. Разный цвет и длина волос, линзы, стиль одежды, документы. И везде красивая. Настолько красивая, что мне глаза режет от одного взгляда на этот точеный профиль, на глаза черные, как ночной океан, на золотистую кожу. Пальцы сами в кулаки сжимаются потому что я чувствую под ними ее гладкость. Память прикосновений не изжить никогда, только если кожу с себя снять… но и не в коже дело. Это фантомная память и вам от нее не избавиться.

Усмехнулся криво — пряталась, бежала от меня, как от проклятого. Знала, что найду. Никто не знал меня так, как она. Ни одна живая душа. Потому что близко не подпускал никого, кроме этой дряни.

Первое время в тюрьме я думал только о том, как выйду и сверну ей шею. Вот так, глядя в глаза, буду ломать шейные позвонки. Каждый день думал об этом. Вспоминал, как смотрела, пока меня менты вязали, и челюсти сжимал до крошева зубов. Я тогда слова ей не сказал, как не сказал и позже на суде. Не знал кто меня ей слил, кто встрял между нами, но догадывался. Еще тогда сомнения закрались, когда на сотовый свой в тот день ответила. Я запретил ей телефон включать… а она все же включила. Только гнал от себя мысли черные, раздирал их на ошметки и отшвыривал в сторону. Я из этой тьмы впервые за много лет вынырнул с ней. Каждый день менялся, каждую секунду. У меня не было этого никогда. Чтоб любил кто-то настолько, чтоб нежно к лицу прикасался… у меня вообще, кроме нее, никого и никогда не было. Она была всем. Я так считал. Я верил ей больше, чем себе. Я думал, что она меня любит.