Зазимок

В голове кружение. Я еще пьян работой. Править лошадьми — разве занятие! Я мог бы еще такого наворочать! Руки налитые, тело отвердевшее. Я словно молотилка, которую раскрутили и не загружают — гудит впустую. Вожжи в руках — я их не чувствую. По сторонам глядеть отвык. А тут — гляди сколько влезет.

В упряжке вороные кобылицы. Ожинка с матерью. Трудно им ступать по мягкой почве, таскать за собой такую бандуру. И еще трудно потому, что хлеб удался густой, колосистый.

Не хочу ни о чем думать, ничего вспоминать. Но это не в моей воле. Дела ведь нет. Голова свободна.

Вижу Танино окно, высокую подушку, темные волосы на ней. Вижу лицо. Оно яснеет при виде Ожинки. Таня улыбается крестнице. Подается вперед, словно хочет ее погладить Она так и не дотронулась ни разу до жеребенка. Только через окно видела… Таня навсегда осталась за тем окном. Мы с Ожинкой выросли, изменились… И вдруг, как напоминание о далеком Танином времени, из-за косилки торопливо прискакал к своей матери Ожинке тощий сосунок на высоких ногах-ходулях. Я видел его раньше. Но почему-то сейчас его появление показалось таким неожиданным, что у меня перехватило горло.

Котька управляется ловко. Хоть ростом и маловат, зато напорист. Жила у него крепкая. И в дружбе стойкий. Хорошо, когда такой за спиною. Спокойней себя чувствуешь.

А вон и Микита. Хитер, но свой до пяток. Чудить умеет. И разума не занимать. И к музыке, и к карандашу, и к краскам способность имеет. И вилы крепко держит. Не соскользнет рука при любой погоде.

Юхим в слободе остался. У него свои интересы. Базар на плечах держит. По хатам налоги собирает. Мрачноват Юхим. Тугодум, конечно. Да велика ли в том беда? Он же все-таки друг детства…

Широта, свобода на все четыре стороны. Любо в этой воле находиться, дышать горячим запахом жнивья, видеть перекаты готового хлеба, слышать кузнечика-стрекача — серого полевого коника, которого я умею накрывать голой ладонью. Славно в бесконечном мире! Помню, впервые глядел на него сквозь детские перепуганные слезы. Произошло это как раз в страду. Один остался дома. В глиняной миске налито молоко, поставлено на пол. Рядом мякиш хлеба. Это мое дневное пропитание. Я подползал на карачках к миске. Макал нос. Хлебал еду в паре с кошкой. После выбирался за порог, достигал канавы и там, в холодке, засыпал до заката. Возвращаясь с поля, мать с отцом поднимали меня на руки, относили в хату. Однажды осмелился шагнуть в большой мир. Встал по-взрослому на ноги и, не шатаясь, пошел в степь. Белая дорога увела меня из села. Серые коники-стрекачи заманили в высокие хлеба. Я долго пробирался сквозь их чащу, долго искал выхода из густого царства. Не найдя его, заревел в голос. Какой-то дядька вынул меня на свободу. Посадил на высокие плечи, понес в слободу. Я впервые почувствовал: не надо бояться человека.

И солнце, и небо, и хлеба белы, словно молоко в глиняной миске.

3

На подворье Говязов собралась целая громада. Будем поднимать причёлок. Причёлок — это фронтон. Но только наши слободские причёлки фронтонами называть как-то неловко. Фронтон — для дворца, для храма. Разве саманной хате подойдет фронтон? Конечно, нет. А причёлок — в самый раз! Только причёлок тоже гордость имеет. Равносторонний треугольник из чисто струганных сосновых досок. Олифой грунтованный, краской крашенный, чтоб не темнел от непогоды. Посередине треугольника — окошко. Над ним филеночка с кружевным рисунком. Маленькая такая, веселая безделушка. В верхнем углу причёлка, словно ласточкино гнездо, лепится солнце. Его вырезают из новенькой доски, красят оранжевым, пускают веером планочки-лучи. На самом острие причёлка ставится жестяной конек. Ноги в полете, хвост по ветру. Несется сказочным Сивкой-Буркой добывать хозяину счастье. Кто не желает коня, ставит петушка. Тоже весело. Гребешок огненный, хвост радугой. Поет петушок, возвещает грядущий день…

Причёлок мастерят на земле. Когда стены возведены, потолок настелен, поднимают причёлок. Дело большое, торжественное. Тут нужен народ.

Детвора забегала по слободе.

— Говязы поднимают причёлок!

Говяз похаживает на длинных ногах, что кузнечик, дает последние распоряжения.

— Костя, неси из сарая бечевку! — кричит сыну. Меня толкает в плечо: — Тащи жерди!

Мой батько, замечает хозяину:

— Что ж год не обозначил?

— Какой год?

— На причёлке. Надо было написать, в каком году построена хата.

— Что ты, Тимофей, хата ж не заново выстроена, только ремонт дан.

— Не скажи. Стены перекидал, причёлок выстрогал заново, черепица новая. И жизнь пойдет по-новому. Надо бы год поставить. Пусть все видят.

Говяз засуетился, забегал, перебрал все баночки из-под краски.

— Все засохло. Нечем и усы подфабрить!

— Я завтра принесу краску. Встану на лестницу, выведу цифру…