Здесь, в темноте

– Нет, – отвечает она, раскачиваясь взад-вперед на своем стуле. – Вовсе нет. Разве тот парень у входа не объяснил? У меня есть твоя вещь. Я нашла ее как раз перед Днем благодарения. И типа того, я знаю, что должна была вернуть ее тебе раньше, но мне пришлось, типа, съездить домой на некоторое время. – Она бросает взгляд в сторону двери, затем начинает раскачиваться еще сильнее. – У меня были кое-какие проблемы. – Проблемы, которые приходят в зип-пакетах. – Но я снова поступаю в колледж. Типа, у меня только что была встреча с деканом. И пока я здесь, я подумала, что должна найти тебя, но я не знала, как именно. И тогда один мой друг сказал: «Попробуй онлайн», а я такая: «Онлайн – это так долго». Но я ввела твое имя и нашла тебя очень легко, так что вот она я.

От ее мельтешения меня затошнило.

– Молодец. И спасибо тебе. Но что значит «моя вещь»? Я ничего не теряла. – Не считая моей эмоциональной жизни, целостного «я», способности спать всю ночь без таблеток. Но это не те вещи, которые девушка роняет на платформе метро на Второй авеню.

Каким-то смутным, отдаленным образом это, кажется, расстраивает ее.

– Теряла. Я имею в виду, оно твое. Точно. На нем, типа, твое имя.

Я никогда не увлекалась нашитыми вручную этикетками или монограммами.

– Полли, – говорю я, чуть не щелкая пальцами. – Сосредоточься. Просто скажи, пожалуйста, что я, как предполагается, потеряла?

Она лезет в потертую армейскую сумку и достает черный прямоугольник, похожий на пульт для гаражных ворот. У меня никогда не было пульта для гаражных дверей. Или гаража.

– Мне очень жаль, – говорю я. – Но что бы это ни было, это не мое.

И я права. Но, опять же, и она права. Потому что она переворачивает это. И я вижу, что это мини-кассетный магнитофон, такими больше никто не пользуется. Никто, кроме Дэвида Адлера. Это его, конечно. Его материальный артефакт. Полли нажимает кнопку, и появляется крошечная кассета.

– Смотри, тут твое имя, – показывает она. – Вот здесь.

Надпись мелким почерком, витиеватым и почти женским, я могу разобрать только свое имя и дату нашего интервью. Полли, кассета и комната внезапно куда-то уплывают. Она все еще говорит, но ее надтреснутый голос начинает звучать отдаленно, отдаваясь эхом.

Я тянусь за устройством. Протянутая рука ощущается как чья-то чужая, но все равно сжимает пластик.

– Спасибо. Это не мое. Не совсем. Но я знаю, чье оно. Где ты это нашла? – спрашиваю я.

– Возле общежития на Третьей авеню. Того, что возле заведения с фалафелями. Там на улице есть эта штука, разделяющая дорожки, вроде этого треугольника с травой? Я увидела это там. И я взяла его, потому что, типа, не злись, но я подумала, что, может быть, я могла бы его продать. Потом я проверила онлайн, и оно, типа, даже ничего не стоит. Но я подумала, что ты была бы действительно рада получить его обратно. Например, может быть, ты отблагодаришь меня?

– Да, конечно. Спасибо, что занесла это. Я прослежу, чтобы его вернули. – Я бросила диктофон в сумку. А затем, чтобы избавиться от нее, достаю из бумажника двадцать долларов, которые, как раненая птица, порхают к той стороне стола, где сидит Полли. – Купишь на это принадлежности для учебы, – говорю я.

– Ты хоть знаешь, сколько стоят такие принадлежности? – Она сминает купюру и засовывает ее в зияющий карман своего пальто.

– Извини, я отойду на минутку. – Я отворачиваюсь от Полли и достаю свой телефон, затем ищу в журнале вызовов примерный день, сразу после Дня благодарения, когда я звонила Ирине. Я нахожу неизвестный номер – ее, я полагаю – рядом с тем, который, должно быть, принадлежит Левитцу.

Я набираю для нее сообщение: «У меня диктофон Дэвида. Тот, которым он пользовался во время интервью. Студентка нашла его с моим именем на кассете. Могу я вернуть его вам?»

Нажав «отправить», я выдыхаю и поворачиваюсь обратно к Полли.

– Хорошо, все готово. Позволь мне проводить тебя.

Я собираюсь встать, но Полли остается сидеть, словно бледная лань в свете фар.

– Есть еще кое-что. – Она растягивает последнее слово на три пронзительных слога. – Кое-что, что ты должна знать. Я послушала – и мне, типа, очень, очень жаль, прости.

Возможно, мне тоже следует извиниться. Ни один студент не должен слышать моего мнения об авангарде. Но в ее голосе нет ни скуки, ни смущения. В ее голосе слышится испуг. Поэтому я стараюсь говорить как можно более строгим тоном декана.

– Полли, – говорю я, – что ты имеешь в виду? Ты прослушала запись моего интервью, прекрасно. Что такого ты там услышала?

– Нет, – выдыхает она. – Я не могу. Это как… Нет. Тебе действительно стоит просто послушать. – Всю вату сдуло, и Полли смотрит на меня незамутненным взглядом, с неприкрытым страхом. Затем она, спотыкаясь, выходит из комнаты, как стрела, выпущенная из какого-то неисправного лука. Я вижу, как она сворачивает не туда возле производственного отдела, затем она корректирует курс и проносится через редакторские кабинки и выходит за стеклянную дверь, прежде чем я успеваю опомниться и догнать ее.