Здесь, в темноте

Меня одолевает мутное, слишком жаркое забытье, обрекающее на один и тот же повторяющийся кошмар о том, как я бегу по театральному району, спектакль скоро начнется, и я в отчаянии от того, что пропущу представление. И когда сон отпускает меня – мой разум взбешен, а мышцы болят так, словно эта пробежка была настоящей, – я вспоминаю, что сегодня вечером должна пойти на прогон Жюстин. Кажется абсурдной сама мысль о том, что я могла бы вежливо предъявить свой билет, свернуться калачиком на своем месте и уйти в темноту, позволив шоу завладеть мной. Это то, чего я раньше жаждала – больше, чем любви, больше, чем секса, больше, чем ледяного шока от первой выпивки за день, больше, чем увидеть свое имя напечатанным, такое резкое и выразительное на белом фоне страницы. Но сейчас я не испытываю такого желания. Эта работа главного критика, о которой я так страстно мечтала, что ощущала ее вкус – во рту, в горле, – я почти не думала о ней в последние дни. Дэвид Адлер погубил меня из-за моей работы? Я погубила себя?

Эта мысль поднимает меня с кровати, и я наступаю на осколок черного пластика. Он оставляет тонкую и острую царапину на моей левой ступне, еще одно доказательство того, что ужасы прошлой ночи мне не приснились. Что все было по-настоящему. Или около того. Но хотя я вижу порез, я его не чувствую. Одеваться самостоятельно – все равно что наряжать манекен.

В винной лавке я беру кофе и бутерброд с яйцом, от которого сквозь фольгу идет пар. Я больше не боюсь выходить на улицу. Эти люди, которые наблюдают за мной, которые наблюдали за мной так долго, что такого они могут увидеть, чего они еще не видели? Затем я возвращаюсь в свою квартиру, где теперь еще жарче – я закрыла окно и накинула на него наволочку. Что касается сэндвича, я не могу сделать больше нескольких укусов, но присасываюсь к отверстию в крышке стаканчика, пока не скатываются последние серо-коричневые капли.

Остается одна задача. Та же самая, которую я поставила перед собой полтора месяца назад: найти человека, которого я знала как Дэвида Адлера. Есть дюжина слов, которые я могла бы использовать, сотня вступительных строк. Но я начну с самого начала, с неловкого интервью в кондитерской. С прикроватной тумбочки я беру свой блокнот и перелистываю страницы назад, назад и назад, прошлые пьесы, мюзиклы, монологи и танцевальный театр, пока не нахожу его, номер Дэвида Адлера. Скорее всего, он связался со мной через какую-нибудь одноразку, вроде той, что я купила для Норы. Но, хотя я знаю, что это не сработает, я набираю цифры. Телефон звонит и продолжает звонить, а затем спокойный, бесцветный женский голос сообщает мне: неправильно набран номер. Но что именно неправильно? Ведь столько всего произошло.

На номере Ирины отображается аналогичное сообщение. Когда я набираю номер Джейка Левитца, полученный из моего списка звонков, он гудит с полдюжины раз, а затем издает пронзительный звуковой сигнал, как факсимильный аппарат с техническим сбоем, который почему-то кажется очень странным. Я вспоминаю, что его офис не был похож на кабинет детектива. Скорее на чью-то темную квартиру. Может быть, Джейка? Или ее арендовали? У кого? Я рассасываю таблетку на языке, натягивая шарф, шляпу и пальто – слабая защита от дождя, который быстро полил с неба, такого серого, что оно кажется черным. Мой зонт ломается за три квартала до пункта назначения, его выворачивает наизнанку, металлические спицы болтаются, как паучьи лапки. Я тащусь дальше без него, едва ощущая дождь и ветер, пока не добираюсь до малазийского ресторана с его запотевшими окнами и пряными ароматами, от которых у меня в желудке становится кисло. Толкая плечом протестующую стеклянную дверь, я обнаруживаю, что промокла насквозь, ботинки хлюпают при каждом шаге по зеленой дорожке. Добравшись до кабинета Джейка, я вежливо стучу, а затем, когда на мой стук никто не отвечает, начинаю колотить в дверь более яростно, пока мне не кажется, будто что-то – дерево или кость – вот-вот расколется.

– Чувак, все, остынь.

Дверь открывается. Это не Джейк. Этот мужчина по меньшей мере на сорок лет моложе, даже моложе меня. К тому же худее, что требует усилий. Выцветшие джинсы болтаются на его бедрах, футболка с изображением дельфина свисает с плеч. Запах элитной травы, похоже, сочится из всех его пор. Убирая с глаз светлые волосы, он произносит:

– Ты подруга Сэйди? Ты могла бы, типа, позвонить сначала.

– Да, – говорю я. – Извини. – Он такой тощий, что заглянуть в квартиру за его спиной несложно. Я вижу ту же комнату, тот же ковер, тот же антисанитарный футон, хотя письменного стола теперь нет, как и фикуса.

– Здесь еще кто-нибудь живет? – интересуюсь я. – Сосед по комнате?

– Нет, – отвечает он, слабо взмахивая рукой. – А что? Она думает, что у меня здесь девчонка? Это не так. Тур есть тур, вот что я ей сказал. Это ничего не значило. Я, черт возьми, клянусь.