Здесь, в темноте

Иду в театр.

Не смей желать мне «сломать гребаную ногу», с твоим везением, я буквально получу сложный гребаный перелом.

Видишь, я, черт возьми, знаю, что означает буквально.

И я спросила Крейга об этом человеке Дэвиде, и он сказал, что не знает никакого Дэвида, но он отнесся к этому странно.

Некоторое время назад он расспрашивал о тебе, о нас, о всякой ерунде в колледже или о чем угодно, я даже на секунду подумала, что его хотя бы раз интересует что-то, кроме моих сисек.

Возможно, это ничего не значит.

Кроме того, я чертовски зла на тебя, и как только я закончу эту неделю из семи шоу, я собираюсь буквально убить тебя.

Так что не умирай, потому что я должна убить тебя, поняла?

Это способ Жюстин сказать: «Пожелай мне удачи. И прости меня. И, пожалуйста, будь в порядке».

«Прости, – отвечают мои пальцы. – За все. Буквально».

Этого недостаточно. Или, наоборот, слишком много. Я часто думала о нас с Жюстин как о жалком спасательном плотике друг для друга – дрейфуем по воде, но каким-то образом все еще держимся на плаву. Теперь я задаюсь вопросом, не были ли мы просто двумя барахтающимися пловцами, тянущими друг друга ко дну. Но это проблема для другого дня. Если он вообще случится. По крайней мере, я теперь знаю, как Грегори Пейн выяснил о моем прошлом, как он догадался поискать в моей студенческой газете мое прежнее имя. Я убираю телефон в сумочку.

В ванной комнате дверца аптечки широко распахнута, зеркало отвернуто к стене. Извлекается тюбик консилера, за которым следуют другие компакты и тюбики. Макияж наносится на ощупь – нанести, похлопать и размазать. Шкаф закрывается, и мои глаза хотят метнуться прочь, но вместо этого они натыкаются на мое лицо, синяки все еще багровые, яркая помада и пудра никого не обманет. Будто это не мое лицо. Затем костюм: ботинки, шарф, пальто, перчатки и шляпа-клош, низко надвинутая на мой опухший глаз. Флешка Дэвида Адлера лежит в сумочке вместе с другим реквизитом.

Только внизу, у входной двери здания, я осознаю, что оставила свою дверь незапертой – акт невероятной беспечности, невообразимый еще неделю назад. Я поворачиваюсь, чтобы подняться обратно. Но потом останавливаюсь. А что там? Сдохший ноутбук, немного недопитого ликера. Я уже все потеряла. Не осталось ничего, что стоило бы украсть. Кроме моей жизни, как говорил Гамлет. Кроме моей жизни. Кроме моей жизни.

* * *

На улице темно. Может быть, темно уже несколько часов. И холодно – я знаю это, даже если я этого не чувствую. Когда я смотрю вниз, я вижу, как двигаются мои ноги, слышу, как подошва каждого ботинка шлепает по тротуару, но они выглядят как чьи-то чужие ботинки, чьи-то ступни и голенища. И вот я стою перед домом Раджа. На этот раз дежурит швейцар, который теребит свою фуражку, листая сегодняшнюю Post, газету, из которой Роджер изо всех сил пытался убрать мою фотографию. Я встаю под углом в три четверти, фиксируя взгляд швейцара своим периферическим зрением.

– Я к Грегори Пейну, – произносит чей-то голос. Я понимаю, что это мой.

– Ваше имя? – спрашивает швейцар.

– О, – говорю я с перламутровой трелью, – он ждет меня.

Швейцар снимает трубку и набирает код. Раздается приглушенный разговор, хотя он прикрывает рот рукой, так что я не могу разобрать слов. Он кладет трубку.

– Поднимайтесь, – разрешает он. – Одиннадцать Е.

Я захожу в лифт, пригибаясь, чтобы избежать камер слежения и зеркал, и издалека чувствую, как у меня в животе что-то екает, когда двери закрываются и лифт набирает скорость. Затем я возвращаюсь в тот безупречно чистый холл с ковром приглушенного цвета. Мои ноги движутся к двери, которую Радж когда-то придерживал для меня, теперь она уже приоткрыта на дюйм или два. Я прижимаю ладонь к дереву, открывая дверь в ту же гостиную, где тот же диван, та же картина. Под ней сидит человек, которого я знала как Дэвида Адлера, его волосы стали короче, очки исчезли, глаза по-прежнему черные. Он отрывает взгляд от экрана изящного ноутбука и холодно ухмыляется. Он похож на кота, который только что съел миску сливок. А потом и миску тоже.

Я слышу, как мой голос произносит:

– Привет, Грегори. Видел что-нибудь стоящее в последнее время? – Я удивлена, насколько низко звучит моя речь, насколько звучно и чисто.