Здесь, в темноте

– Большинство? Может быть, несколько критиков, которые поверили вам на слово и не поняли, что вы позаимствовали все хорошие идеи из книжного магазина при колледже, из книги «Театр угнетенных» и документального фильма Гротовски. Я имею в виду то, что сказала в той рецензии и на интервью. Семидесятые закончились давным-давно. Что ты, должно быть, знаешь, – говорю я, указывая рукой на четкие линии квартиры. – Тогда на Сан-Марко не строили роскошных небоскребов. Кстати, как именно художественный руководитель экспериментальной театральной труппы может позволить себе такую квартиру? – Он не отвечает, но кошачья ухмылка исчезла, он морщит лоб. – О, отлично, – фыркаю я, – как раз то, что нужно театру. Еще один ребеночек с трастовым фондом под задницей. – Морщина становится глубже. – Это также объясняет первоклассное оборудование для наблюдения. Итак, что касается моего вопроса: да, я написала нелестный отзыв, но я была не одинока. И кроме того, я публикую несколько таких статей в месяц. Люди пишут угрюмые письма редактору. Они оставляют злые комментарии в Интернете. Они не проводят тщательно продуманных мультимедийных вендетт. Объяснись.

– Потому что ты была неправа, – восклицает он, и его мелодичный голос, который я сначала узнала как голос Дэвида Адлера, срывается на визг. – Это был отличный спектакль. Все в комнате прочувствовали его. Люди плакали, смеялись, обнимали друг друга и оставались в театре на несколько часов после того, как мы закончили, просто чтобы обсудить произошедшее. Но некоторые критики жестоко обошлись с ним, и ты была хуже всех. Ты назвала его ювенильным и вторичным.

– Потому что так оно и было.

– А потом, две недели спустя, ты написала эссе о том, как наше шоу убедило тебя в том, что авангард мертв. Шоу уже закрылось, а ты мочилась на его могилу. Так что я подумал, что покажу тебе, – говорит он. Теперь он еще больше наклоняется вперед, его черные глаза сияют, как падающие звезды. – Покажу тебе, как ты ошибалась. Покажу тебе, что авангард жив и здоров. В твоем квартале. Внутри твоей квартиры. И, честное слово, это было даже не так дорого и сложно – кусок пирога с заварным кремом, аренда, несколько дешевых костюмов и реквизита, дневная ставка для Брайана в роли частного детектива и Сирко. Все остальные добровольно предложили свои услуги. Похоже, у тебя много поклонников, Вивиан. И, откровенно говоря, я один из них. Потому что мы с тобой очень похожи. Не во всем, конечно. Я не алкоголик. Я не отдаю свое тело так, словно это пароль от Wi-Fi. Но мои самые значимые отношения связаны с искусством, которое я создаю, с искусством, которое я вижу. Как и ты. Ты сказала, что театру нужны новые формы. И вот я создал ее – мультимедийный перформанс, который стирает границы между искусством и жизнью, созданный для одного зрителя, вокруг него. Для тебя, – говорит он ласково, мягко, как будто шепчет на ухо любимому человеку. – Конечно, по итогу, его увидят все. И, скорее всего, ты больше никогда не будешь работать. Не для какого-либо законного издания. Но это твое шоу, Вивиан. Я сделал его специально для тебя. Тебе не нравится?

Теперь я понимаю, что для Грегори это представление никогда не было просто местью. «Крритик!» задуман как подарок в отравленной упаковке, подношение, предназначенное для той, кто любит театр всем своим разбитым сердцем. Кому-то вроде меня. И теперь я понимаю, чего он хочет от меня: похвалы от единственного человека, который заботится об этих эстетических категориях так же сильно, как он, кто отдал им всю свою рахитичную жизнь, кто смог признать то, что он создал, по-настоящему, нечто захватывающее и новое. В этом смысле мы так близки друг к другу, мы – темное зеркало друг друга. Он хочет, чтобы я увидела его тем, кем он себя считает – гением, новатором. Таким, какой он видел меня, какой почти никто другой не видел, со всеми моими ранами и шрамами, искалеченной и маленькой, и все еще выживающей.

Но я слишком хороший критик, чтобы терпеть плохое искусство. Это подарок, который я не могу принять.

– О, Грегори, – говорю я. Теперь я стою, твердо стою на ногах, которые утонули в плюшевом ковре. – Это так мило. Правда. Но ты действительно думаешь, будто то, что ты сделал, радикально, что это считается инновацией? Потому что я могу проследить историю от дадаистов и ситуационистов до хеппенингов шестидесятых и более поздних сольных выступлений для публики в Европе. Твое произведение не оригинально, оно даже не…