Здравствуй, мобилизация! Русский рывок: как и когда?

Никто не может сказать, когда этот момент относительно мирного времени закончится. И отсюда выбор: если вы преждевременно включите ресурсы и технологии мобилизации, то сердце может не выдержать — сколько можно нацию терзать разного рода рывками? Плюс есть тот самый эффект мальчика, который, шутя, кричал: «Пожар, пожар!», а когда пожар случился, никто не пришёл… К мобилизации следует отнестись именно так, и, мне кажется, к ней именно так относятся те, кто должен этим непосредственно заниматься: с мягким теплом.

Мы по многим фактам можем видеть, что тренировки на некий час Х происходят. Он может наступить из-за природной катастрофы, причём не вообще, абстрактно от астероида или какого-нибудь космического катаклизма, это может случиться рядом с нами, когда взорвётся гидростанция, например. У нас в стране — три тысячи потенциально опасных объектов, в мире их — десятки тысяч. Мы живём с предощущением возможного катаклизма. И в России готовность массового населения к возможным чрезвычайным событиям выше, чем, скажем, в Европе.

Атмосфера в обществе меняется молниеносно, если происходит что-то запредельное. Ситуация в обществе до полудня 22 июня 1941 года была одна, после речи Молотова — другая. Вот тогда разом переключаются все важные «рубильники», все ценности — и то, что было значимым несколько минут назад, становится незначимым.

Поэтому, чтобы не оказаться «спящими» в момент наступления того самого возможного форс-мажора, есть контуры в государстве, которые несут постоянную боевую службу. И есть основания полагать, что они работают хорошо. Ведь многие факты, которые с нами происходят, не интерпретируются как мобилизационная тренировка. А на деле это и есть мобилизационная тренировка. Но проводится она мягко.

Александр ПРОХАНОВ: Кто является сегодня субъектом модернизации? Ведь в России всегда модернизация была персонифицирована. Иногда носителями модернизационных идей являлись группы. Как правило, эти группы образовывались вокруг лидера, который нёс в себе идею модернизации. Скажем, Александр I не был модернизатором, но вокруг него была мощная группа интеллектуалов, которые побуждали его модернизировать Россию, он просто на неё не пошёл. У Петра I не было такой исходной группы, он сам её создавал с юности в виде семёновско-преображенских полков. То же самое и у Ивана Грозного было. У Сталина — ясно совершенно. У большевиков была модернизационная грандиозная идея, они искусственно создавали орден меченосцев, например. А сегодня есть субъект, который несёт в себе модернизационную идею? Я не считаю, что модернизационную идею несёт в себе наш президент. Он очень осторожно к ней относится. Его побуждают к модернизации как слева, так и справа. А он как бы остановился. Он выбирает между путями, но ещё не выбрал. Может быть, он вообще не видит варианта, на котором может остановиться?

Александр АГЕЕВ: Сегодня субъектом модернизации во многих случаях является каждый гражданин Российской Федерации. Даже пользуясь мобильным телефоном и всякого рода приложениями, включая банковские, он, с какой-то стороны, является клиентом банка, а с другой — носителем новой культуры. Мы проделали за последние полвека значительную эволюцию. Ещё в 1940-е годы или в 1950-е легко было свести субъекта модернизации, скажем, к Гамалю Абдель Насеру. Да, субъект модернизации, хотя отнюдь не одиночка. Наверное, Эйзенхауэр, Аденауэр, де Голль — лидеры преобразующего масштаба. Реально это были фигуры, воплощающие в себе некий концепт и команду модернизации.

Впоследствии на роль субъектов перемен явно выдвинулись корпорации. Отсюда появилась идея, что для модернизации стала более важна корпоратократия. Множество фигур: от Уэлча и Мориты до Маска и Гейтса, — это всё разного рода субъекты модернизации.