День шел за днем, Аурель проедал остатки денег, ночевал, где придется, искал, ждал, надеялся. Когда ему уже не на что было купить сигареты, и он почти впал в отчаяние, неожиданно подвернулось место в большом четырехэтажном доме престарелых, которым умело, как большим заводом, заправлял красивый, высокий, коротко стриженный молодой человек, умевший делать деньги на всем – на выращивании томатов и перцев в огромных теплицах, на производстве белого сыра, на продаже жаренных орешков и на стариках, ставших ненужными своим детям. Это было не самое лучшее место для работы, но других вариантов у Ауреля не было, и он согласился на работу санитара.
Ему выделии комнатку на крыше богадельни – фанерная будка под палящим солнцем,
в которой днем воздух раскалялся до потери прозрачности, становился густым и обжигал легкие, обещали кормить три раза в день, платить шестьсот долларов в месяц – по сравнению с прежним местом – сущие гроши, и настоятельно порекомендовали приступить к работе немедленно. Переговорив с управляющим, Аурель в тот же день вышел во вторую смену. Теперь на его попечении было тридцать пять стариков и старух, давно отвыкших самостоятельно ходить, есть и ухаживать за собой. Некоторые почти мертвые. Рядом с ним работали молоденькая медсестра и три санитарки.
Зарплата была такой маленькой, что Аурелю пришлось урезать деньги на сигареты и пиво и отправлять меньшую сумму Клаудии, работа такой тяжелой, что вечерами он падал в своем домике на крыше навзничь и засыпал мертвым сном. Он работал уже третий месяц, порой, вспоминал предыдущую хозяйку и ее посулы и ругал себя за дурацкую щепетильность, но не тропился что-то менять. Может быть, потому, что уйти пока было некуда, а, возможно, из-за внезапно возникшего ощущения, что он находится на верном пути.
Бети никогда – и в лучшие годы – не считала своих лет. Она всю жизнь провела в маленьком городке среди сопок, где движение времени практически незаметно. Улицы городка взбирались вверх, стекали вниз, прихотливо изгибались, повинуясь причудам рельефа и прихотям человека, решившим поставить свой дом именно в этом месте, встречались, расходились, сворачивались в почти правильные окружности и огибали город со всех сторон, часто одной стороной своей будучи пропастью, а другой – отвесной стеной. Сопки вокруг города были усеяны маленькими серебристыми деревьями и белыми камнями, в которых за тысячи лет время выточило причудливые лабиринты.
У Бети было много детей, так много, что раньше, пересчитывая их, она каждый раз обнаруживала, что забыла кого-то, и ей приходилось начинать сначала. Сейчас, когда она помнила всех – что ей еще оставалось – это было уже неважно: они выросли, и все, как один, ушли от нее. Конечно, они по-своему любили ее, она ощущала их поддержку и именно благодаря их любви была все еще жива, но однажды она оказалась здесь, в доме Бени, словно ненужная, старая вещь.
Долгое время в вечерней молитве она вспоминала всех своих детей, прося для каждого милосердия божьего, но, почувствовав однажды, что они сами созрели для осознанной молитвы – у многих это произошло после рождения собственных детей – она перестала вмешиваться в их личные отношения со Всевышним, во-первых, чтобы не мешать, а, во-вторых, чтобы не навредить: каждый из них молился своему Богу. Теперь вечерами она только просила для всех членов своей большой семьи счастья и здоровья.
Однажды ее старшая дочь, которая к тому времени уже сама была матерью, посетовала, что Бети никогда не любила ее и была холодна с ней. «Возможно, кого-то из нас, твоих детей, ты любила всем сердцем, но мне всегда недоставало твоего тепла», – сказала она. Бети не обиделась, обняла дочь. «Слишком сильная любовь может принести больше вреда, чем добра, – сказала она, – Ты и сама знаешь это. А я всегда молилась о том, чтобы обстоятельства складывалось наилучшим образом для вас, моих детей».