После первой поездки в Израиль Аурель прожил в своем доме в Плоешти ровно два года. За эти двадцать четыре месяца он построил новый сарай для скотины, привил одичавшие яблони, насадил розовых кустов вдоль ограды и сделал крытую веранду на манер тех, что видел в южной стране. В сентябре вернулся из армии старший сын, похожий на своего отца, как вдох похож на вдох. Он посмотрел на мать, на отца, улыбнулся деду, прошелся по улицам городка, восхищаясь красотой подросших невест – за прошедшие два года он понял, что делает мужчину живым и когда он начинает страшиться смерти – поехал в Бухарест, к армейскому товарищу, а через неделю вернулся – уже не один. Вместе с ним приехала желтоглазая, смуглая девушка, темно-русая и тонкая, как лоза. Сын объявил, что зовут ее Вероника, и что она будет его женой.
Клаудия тепло встретила будущую невестку, расспросила ее о родителях, сестрах-братьях, о прошлом и будущем, накормила жареным цыпленком в сладком соусе, подмечая каждую деталь: как девушка сидит, как берет с блюда мясо, как макает кусочки в соус, обгладывает косточки, пьет вино, как говорит, улыбается, поворачивает голову, смотрит своими желтыми глазами. Вечером она постелила девушке отдельную постель, а на следующее утро, проведя с ней день и ночь под одной крышей, спокойно сказала Аурелю:
– Если мы с тобой хотим в будущем спокойных дней и счастливых ночей, молодые должны жить отдельно.
Ровно через месяц и неделю после этого разговора Аурель, уложив в чемодан клетчатую рубашку и бежевые брюки, побрившись, зачесав назад волосы и разгладив усы, стоял на пороге дома, готовый к отъезду, с билетами в оба конца в кармане.
Александр, возвышавшийся во время завтраков, обедов и ужинов во главе стола и не замечавший до поры Ривки – своей соседки справа, был занят куда более интересными вещами. Большую часть светлого времени суток он вспоминал о ночных приключениях и, ожидая новых, улыбался своим мыслям. Окружающую его днем суету он не удостаивал внимания. Он ждал ночи, дремы-не дремы, сна-не сна, и его выпадение из реальности было добровольным и приятным. Однако его вечно отсутствующему взглядау существовало еще одно объяснение, простое и страшное в своей приземленности. В один из знойных дней середины лета, спустя месяц после его переезда из большой и удобной квартиры, которую теперь занимала его младшая, четвертая по счету, любимая дочь, в Дом Бени, он, прячась от нестерпимой боли и своего старческого одиночества и ненужности, запретил себе раз и навсегда замечать разницу между днем и ночью. Перед этим он долго размышлял о том, что сны людей ничем не отличаются от яви, и, значит, первое и второе можно безболезненно поменять местами, если это принесет в твою жизнь радость и успокоение. Но семьдесят восемь лет привычки трудно переломить в один день. И тогда Александр пошел на хитрый маневр. Для начала он смешал день и ночь в одно бесконечное и туманное впечатление, для чего отказывался три дня от еды и не открывал глаза. Для окружающих все это время он был почти мертв. Он чуть было не загремел за свои эксперименты в больницу, но достиг того, чего хотел, одержав еще одну победу в своей долгой жизни, в которой было немало побед. Теперь он был всемогущ, как какое-нибудь божество. Он мог повелевать временем и миром. В любой момент все эти старухи за столом, эта разукрашенная кукла-Ривка, этот ненавистный мужчина, который изображал из себя хозяина и повелителя вселенной, по воле Александра перемещались в разряд сновидений, а его яркие сны, с бесконечными эротическими приключениями и победами, становились явью.