Бывают моменты, когда наш сад просто останавливает меня. Я помню, как однажды меня остановил дельфиниум. Это было в разгар очень напряженного времени как на работе, так и дома. В саду задачи также начинали громоздиться одна на другую: посев следующей партии семян, прореживание салатов и зелени, рыхление грядок. Но в то утро я сосредоточилась на том, чтобы закончить необходимое до приезда гостей на выходные, зная, что скоро в доме будет много людей, которых нужно кормить. Направляясь из дома прямо к морозильной камере в нашем сарае, я проходила мимо дельфиниумов, которые выстроились вдоль дорожки. Я почти миновала последний куст, как вдруг его высокий голубой пик позвал меня, и один из его переливчатых синих цветов особенно привлек мое внимание. Это был цветок на самой высокой стрелке – глубочайший из глубоких оттенков синего, – и сквозь него пробивался свет. Интенсивный цвет привлекает ваше внимание. Он говорит нам: «Смотри! Присмотрись повнимательнее!» И я присмотрелась. Я уставилась в центр этого синего цветочного глаза.
И буквально растворилась, окруженная другими цветочными пиками, мягко покачивающимися вокруг меня; в этой растворенности меня сопровождал черный дрозд, поющий где-то среди живой изгороди. Мои мысли, до этого суетящиеся и хаотичные, притихли. Я почувствовала, как пространство моего сознания расширилось, переместилось к живой изгороди, а затем вверх, к жаворонкам, поющим высоко над головой. Птицы всегда были там. Как я могла быть такой невнимательной, такой глухой к их песням?
Казалось бы, это была простая пауза среди напряженного утра, и все же она изменила весь день, спасая мое мироощущение от волны спешки и безумия, поднимавшейся во мне. И более того, этот момент время от времени возвращается ко мне: иногда как удивление, иногда – как предупреждение. Он – мое напоминание о том, что нужно обращать внимание на красоту, которая меня окружает.
Философ восемнадцатого века Иммануил Кант писал, что мы любим цветы «свободно и по своей воле»[172]
. Кант использовал образ цветов для иллюстрации своей концепции «свободной красоты», то есть такой формы красоты, на которую мы реагируем независимо от ее полезности или культурной ценности. Мы узнаем красоту тотчас, как видим ее. Мы узнаем ее, как будто что-то в нас уже знало и ждало ее появления. Красота удерживает наш взгляд и насыщает сознание. Граница между нашим «я» и миром каким-то образом сдвигается, и мы чувствуем себя более живыми, созерцая тот момент расцвета, который она предлагает. Хотя переживание может быть мимолетным, красота оставляет след в сознании, который живет в нем еще долго после ее ухода.Цветы познакомили Клода Моне с захватывающим миром цвета, тишины и гармонии: «Возможно, именно цветам я обязан тем, что стал художником», – писал он[173]
. Сначала он выращивал свои водяные лилии, даже не думая о том, чтобы писать их. Для него садоводство и живопись были частью одного и того же художественного процесса. Во время Первой мировой войны он оставался в своем саду в Живерни, отказываясь расставаться со своими цветами, даже когда вражеские войска были уже совсем рядом.Зигмунд Фрейд тоже очень любил цветы. Мальчиком он бродил по лесам близ Вены, собирая образцы цветов и редких растений[174]
. По словам его биографа Эрнеста Джонса, Фрейд развил «необыкновенно близкую связь с цветами»[175], став чем-то вроде ботаника-любителя. Природная красота питала творческую энергию Фрейда, и во взрослой жизни он регулярно уединялся в горах, чтобы гулять и писать. Во время долгих летних каникул в Альпах он делал все, чтобы передать свою любовь к природе своим детям, уча их распознавать полевые цветы, ягоды и грибы. Фрейда завораживала та власть, которую красота имеет над нами: «Наслаждение красотой, – писал он, – это чувство, обладающее своеобразным, слегка опьяняющим качеством», и хотя красота не может защитить нас от страданий, она может, как он выразился, «многое компенсировать в этой связи»[176].Как мы, в наше время, объясняем чувство опьянения, описанное Фрейдом? В чем секрет власти красоты над нами? Интуиция подсказывает, что наша реакция на красоту связана с нашей способностью испытывать любовь, и исследования подтверждают это. Семир Зеки, профессор нейроэстетики Университетского колледжа Лондона[177]
, считает, что наша потребность в красоте заложена глубоко в биологическом устройстве человека. Его работа показала, что, независимо от источника красоты или сенсорных стимулов, связанных с ее восприятием, переживание красоты неизменно сопровождается уникальным паттерном нейронной активации, который явно заметен при сканировании мозга.