Зеленые тени, Белый Кит

Господь может побеспокоить меня так поздно — или так рано.

— О, Уильям, Уилли, Уилл! — воскликнула Нора откуда-то из снежного заряда помех. — Уильям!

Давным-давно она окрестила меня Шекспиром Вторым, а может, Третьим, и не называла никак иначе.

— Уилли, Уилл! Что там у тебя с Белыми Китами, сценариями и знаменитыми режиссерами? Неужели ты наконец сказочно разбогател? А разбогатевший писатель не желает, часом, обзавестись сказочным замком?

— Это за пять-то часов до рассвета, если он вообще случается в Ирландии? Нора, Нора! Ты здороваешься когда-нибудь?

— Жизнь слишком коротка, чтоб ее тратить на приветствия. Тут и попрощаться-то как следует некогда. Послушай, а ты смог бы купить Гринвуд? Или взять в подарок, если я тебе его отдам?

— Нора, это же ваш родовой замок — двести бурных лет истории! Что же станет тогда с разгульной светской жизнью Ирландии, со всеми пирушками, пьянками и сплетнями? Нет, как можно!

— И можно, и нужно. Знаешь, у меня тут сундуки с деньгами, прямо под дождем. Уилли, Уильям, я одна во всем доме. Все слуги убежали помогать Аге. В эту последнюю ночь, Уилл, я хочу, чтобы ты посмотрел на Призрака глазами писателя. Что, мороз по коже? Приезжай. Я отдаю свой дом, с привидениями в придачу. Ах, Уилли, ах, Уильям!

Щелчок. Молчание.

Джон уехал в Лондон подбирать актеров для нашего фильма, так что я оказался свободен. Но час был слишком поздний для пятницы и слишком ранний для субботы, чтобы просить Майка приехать из Килкока и отвезти меня в Брей, поэтому я нанял шофера, и машина понесла меня по извилистым дорогам, между зелеными холмами навстречу синему озеру и шелковистым лугам — к загадочному и легендарному Гринвуду.

Я усмехнулся, вспоминая, как много лет назад эта умалишенная мимоходом подобрала меня, нищего писателя, на улицах Дублина. Ах, Нора! Нора! Что бы ты там ни болтала, вечерушка сейчас в самом разгаре, на полпути к упоительной погибели. Актеры, наверное, прилетели из Лондона, дизайнеры — из Парижа, девочки из «Гиннесса» прикатили из Голуэя.

Часам к восьми ты уже будешь хорош, думал я, к полуночи вконец отупеешь от толкотни, завалишься спать и продрыхнешь до полудня. А в воскресенье, за ужином, напьешься уже основательно. Где-то между делом будет разыгрываться постельный вариант игры в «третий лишний» с участием ирландских, французских графинь и прочих леди, с одной стороны, и зверь-самцов, гуманитариев из Сорбонны — с другой. Их сегодня много набежало, усатых (какой же поцелуй без усов!) и безусых. И плевать, что грядет понедельник, он где-то далеко, за миллион миль. Во вторник я позвоню Майку, чтобы он отвез меня в Дублин, но не растряс по дороге, как будто я большой, изнывающий от боли зуб мудрости, чрезмерно умудренный. Избегаю встреч с женщинами, все тело ноет от воспоминаний, и алиби припасено, если позвонит жена.

По дороге я вспоминал свой первый приезд к Норе.

Нора послала за мной кого-то. Старая, выжившая из ума герцогиня с акульими зубами и оштукатуренным лицом затолкала меня в спортивный автомобиль и рванула к Норе.

«Норин зверинец придется тебе по душе, цветничок тоже, — завывала она сквозь теплый ветер. — Публика у нее собирается на любой вкус: хочешь — зверюги, хочешь — укротители, тигры, киски, розы, сорняки, что угодно. В ручьях у нее водится всякая рыбка, и холодная, и погорячее. А в парниках там зреют плотоядные монстры — наглотались жутких испарений и вымахали аж до потолка. Приезжаешь к Норе в пятницу в чистом белье, а в понедельник уползаешь весь грязный и пропотевший. Ты словно впитал, пережил и написал все Босховы соблазны, прошел сквозь Ад, видел Страшный суд и Конец света! У Норы в замке живется как за теплой щекой великана, тебя ежечасно жуют и пережевывают. Замок проглотит тебя, а когда он выдавит из тебя последние соки и обсосет твои юные сладенькие косточки, то выплюнет тебя, и ты окажешься под холодным дождем, на станции, один, позабыт-позаброшен».

«Я что, покрыт желудочным соком? — Я старался переорать рев мотора. — Никакому замку меня не переварить! Не позволю насыщаться своим первородным грехом!»

«Гы-гы-гы! Глупенький! — загоготала герцогиня. — Да тебе уже к утру воскресенья все косточки обгложут!..»

Я освободился от нахлынувших воспоминаний; машина вынырнула из леса и плавно шла на приличной скорости. Мы сбросили газ, потому что от каждого прикосновения красоты замирало сердце, кружилась голова, пробегали по телу мурашки, поэтому-то и нога водителя все слабее давила на педаль.