Зеленые тени, Белый Кит

Под небом озерной синевы, у озера небесной сини стоял величественный Гринвуд, замок Норы. Он расположен среди самых круглых в Ирландии холмов, его окружают самые густые в Ирландии леса и самые высокие деревья. Его башни построены невоспетыми зодчими и ушедшими в небытие людьми. Для чего? Никто не знает. Гринвудские сады зацвели в первый раз пятьсот лет назад. А лет двести назад по чьей-то прихоти между древними кладбищами и склепами затесались амбары и подсобки. Здание женского монастыря землевладельцы превратили в конюшню, а в 1890 году к замку пристроили новые крылья. У озера — развалины охотничьего домика, здесь дикие лошади, утопая в море трав, уносятся в мятную дымку мимо озер с ледяной водой. В пустошах затерялись одинокие могилы грешниц; отринутые миром, эти девушки остались изгоями и после смерти, столь чудовищны были их преступления.

Как будто в знак приветствия, солнце десятками своих отражений вспыхнуло в десятках окон. Ослепленный, водитель резко нажал на тормоза.

Я сидел, зажмурив глаза и облизывая губы, вспоминая свой первый вечер в Гринвуде.

Дверь открыла Нора собственной персоной, совершенно голая.

«Герцогиня, вы поспели как раз к шапочному разбору», — возвестила она.

«Ерунда! А ну, сынок, подержи. Это тоже». И герцогиня прямо в дверях молниеносно в три приема сбросила с себя одежду и превратилась в очищенную устрицу.

Я стоял как вкопанный с ее одеждой в руках.

«Ну, парень, настал твой смертный час», — прокаркала герцогиня, преспокойно вошла в дом и исчезла в толпе изысканно одетых гостей.

«Меня побили моим же собственным оружием! — воскликнула Нора. — Что ж, теперь, чтобы выдержать конкуренцию, надо одеться. Жаль, а я так надеялась, что у вас челюсть отвиснет».

«Что вы, она еще и сейчас у меня отвисает», — заверил ее я.

«Идемте, поможете мне одеться».

Мы ходили по спальне, путаясь ногами в ее разбросанной одежде, которая источала тончайший мускусный аромат.

«Подержите мне трусики, я в них влезу».

Я залился краской. А потом разразился безудержным хохотом.

«Прошу извинить, — выговорил я наконец, застегнув ей на спине лифчик. — Бывает же такое: еще только вечер, а я вас одеваю. Я...»

Где-то хлопнула дверь. Я огляделся по сторонам в поисках герцогини.

«Исчезла, — пробормотал я, — дом уже поглотил ее».

В самом деле, все, что она напророчила, сбылось: я увидел ее снова только в понедельник, хмурый и дождливый. Она уже не помнила ни как меня зовут, ни моего лица, ни меня самого.

«Боже праведный, — вырвалось у меня, — что это? А это?»

Все еще одевая Нору, я подошел с ней к дверям библиотеки.

Внутри все сияло, как в ослепительном зеркальном лабиринте. Гости обернулись.

«Вот это, — показала Нора, — «Ballet Russe», русский балет. Только что прибыли. А слева — венские танцоры. Божественный подбор исполнителей. Соперничающие балетные банды из-за незнания языка не могут дразниться и ехидничать, и приходится им весь свой сарказм изливать в пантомиме. Отойди в сторонку, Уилли, валькирии должны превратиться в рейнских дев. А вот эти мальчики и без того уже рейнские девы. Побереги тыл!»

Нора оказалась права.

Битва началась.

Нежные, хрупкие лилеи с ревом, рыком, воем и визгом наскочили друг на друга, а потом, обессиленные, расползлись, рассыпались, разбежались по десяткам комнат, и десятки дверей залпом захлопнулись за ними. Мерзость стала мерзким альянсом, а мерзкий альянс превратился в горящую, пылающую, пышущую бесстыдством страсть. Хорошо хоть Господь потрудился убрать все это с глаз долой.

В блестящей, сверкающей круговерти писателей, художников, поэтов, хореографов пронес-лись-промелькнули суббота с воскресеньем.

Меня тоже захлестнул телесный водоворот и неумолимо понес навстречу унылой реальности понедельника, удручающей, как засидевшаяся в девицах тетушка.

Сколько лет, сколько вечеринок канули бесследно! И вот я снова здесь.

Высится громада Гринвуда, все затаилось.

Музыка молчит. Машины не подъезжают.

«Э, что за новое изваяние там на берегу? — спросил я себя. — Новое? Нет. Это же...»

Нора собственной персоной. Сидит одна, подобрав ноги под платье, побледневшая, и смотрит завороженно на Гринвуд, будто это не я приехал, словно и нет меня вовсе.

— Нора?..

Но ее глаза застыли, они видят только замок, его стены, замшелые кровли и окна, в которые глядится бесстрастное небо. Я оборачиваюсь и смотрю на замок.

Что-то не так. Может, замок осел фута на два? А может, это земля осела вокруг замка и он остался на мели, покинутый, на леденящем ветру? Может, от землетрясения стекла перекосились в рамах и теперь каждому входящему в дом гостю окна корчат рожи и гримасы?

Входная дверь распахнута настежь. Меня коснулось дыхание дома.

Коснулось едва-едва. Вот так же, бывает, проснешься среди ночи и слышишь теплое дыхание жены, но вдруг цепенеешь от ужаса, потому что это не ее дыхание, не ее запах! Хочешь растолкать ее, окликнуть. Кто она, что она, откуда? Сердце глухо колотится в груди, а ты лежишь, не можешь уснуть. Рядом кто-то чужой.

Я зашагал по лужайке, и в окнах замка мгновенно ожили тысяча моих отражений, шагающих, чтобы остановиться над головой Норы.