Зеленые тени, Белый Кит

— Не бойся, — сказала она мне уже с лестницы, — дом не желает нам зла. Просто он опасается, что мы можем причинить ему боль. Я буду спать в спальном мешке во дворе. Когда будешь готов уходить, не важно в каком часу, зайди за мной.

— Я усну сном праведника, — сказал я.

— Ты так уверен? — усмехнулась Нора.

Я устроился на своем ложе и лежал в темноте, потягивая коньяк, без страха, без лишней самоуверенности. Я просто спокойно ждал, что же будет.

В полночь я не спал.

Я не спал в час.

И в три я не заснул.

В доме ни скрипа, ни вздоха, ни шороха. Я лежу и стараюсь дышать с домом в лад.

В половине четвертого дверь моей спальни медленно отворилась.

И только черное вперемешку с черным. Дуновение сквозняка на лице и на руках.

Я медленно привстал на кровати.

Прошло пять минут. Сердце стало биться спокойнее.

Я услышал, как где-то внизу открывается входная дверь.

И опять ни скрипа, ни шепота. Только щелчок. По коридорам еле слышно разгуливает ветер.

Я встал и вышел в холл.

Сверху, в колодце лестничных пролетов, я увидел то, чего и ожидал, — распахнутую входную дверь. Паркет залит лунным светом, поблескивают новенькие свежесмазанные часы и громко тикают.

Я спустился вниз и вышел из замка.

— А вот и ты, — сказала Нора.

Она стояла у своей машины, на дороге.

Я подошел к ней.

— Ты вроде и слышал что-то, и не слышал, так? — спросила Нора.

— Так.

— Теперь ты готов покинуть Гринвуд, Уилли?

Я оглянулся на дом:

— Почти.

— Теперь ты убедился, что к старому возврата не будет? Теперь ты почувствовал, что наступила новая заря и новое утро? Ты чувствуешь, как вяло бьется мое сердце, потемнела кровь, иссохла душа? Ты сам не раз слышал, как бьется мое сердце у твоей груди, и знаешь, какая я старая. Знаешь, как пуста я изнутри, какой мрак и уныние царят во мне. М-да...

Нора посмотрела на замок:

— Прошлой ночью, в два часа, я услышала, лежа в постели, как открывается парадная дверь. Я поняла, что дом просто отворил запоры, распахнулся и плавно открыл дверь. Я вышла на лестницу. Посмотрела вниз и увидела ручеек лунного света, проникающего в холл. И дом словно говорил мне: «Ступай, уходи вон отсюда по этой серебристой дорожке и уноси с собой всю свою темень. Ты носишь в себе плод. У тебя во чреве поселилась призрачная горечь. Твой ребенок никогда не увидит света. И однажды он тебя погубит, потому что ты не сможешь от него избавиться. Так чего же ты ждешь?» Мне было страшно спуститься и захлопнуть дверь. К тому же я знала, что это правда, Уилли, и я знала, что уже не смогу уснуть. Тогда я спустилась вниз и вышла из дому. Есть у меня в Женеве мрачный вертеп, я поселюсь там. А ты, Уилли, ты моложе меня и чище. Я хочу, чтобы замок стал твоим.

— Не так уж я молод.

— Но моложе меня.

— И не очень чист. Он и меня гонит. Дверь в мою спальню только что... тоже распахнулась.

— Ах, Уильям, — вздохнула Нора и коснулась моей щеки. — Ах, Уилли.

И сказала тихо:

— Прости.

— За что? Уйдем вместе.

Нора открыла дверцу машины.

— Можно, я сяду за руль? Мне это сейчас просто необходимо — промчать, пролететь всю дорогу до Дублина. Хорошо?

— Хорошо. А как же твои вещи?

— Все, что осталось внутри, пусть достанется замку... Ты куда?

Я остановился:

— Надо же захлопнуть дверь.

— Не нужно, — сказала Нора. — Оставь как есть.

— Но... ведь могут люди зайти.

У Норы появилась на устах слабая улыбка:

— Могут, но только хорошие люди. Так что не страшно.

— Да, — кивнул я наконец в ответ и нехотя вернулся к машине.

Сгущались тучи. Пошел дождь. Он падал с освещенного луной неба, мягкий и ласковый, как безобидный лепет ангелочков.

Мы залезли в машину и захлопнули дверцы.

Нора завела мотор.

— Ну, готов? — спросила она.

— Готов.

— Уильям, — сказала она, — когда мы будем в Дублине, ты поживешь со мной несколько дней? Я хочу сказать, просто поживешь. Мне нужно, чтобы кто-то был рядом. Ладно?

— Конечно.

— Как бы я хотела... — сказала она. В ее глазах стояли слезы. — Ах, как бы я хотела сгореть и родиться снова. Я смогла бы тогда подойти к замку, и войти в него, и жить в этом доме, вечно купаясь в клубнике со сливками, как молочница, которая подойдет к дому завтра, увидит открытую дверь, и дом впустит ее, разрешит остаться. Но к чему теперь все эти разговоры?

— Поехали, Нора, — сказал я тихо.

Мотор взревел, мы вырвались из долины, пронеслись мимо озера так, что только гравий летел из-под колес. Взлетели на холмы, прошили дремучий лес. На последнем повороте все Норины слезинки высохли. Она гнала без оглядки сквозь густую, непроглядную ночь, навстречу черному горизонту и промерзшему каменному городу. И всю дорогу я держал ее за руку.

Когда я проснулся на следующее утро, постель была похожа на изрытый, развороченный сугроб. Я встал, ощущая себя в своем заплесневелом костюме так, будто провел четыре дня и четыре ночи в рейсовом автобусе.

Ко второй подушке была приколота записка: «Уезжаю в Венецию или к черту, что первым подвернется под руку. Спасибо за убежище. Если твоя жена когда-нибудь уйдет, приезжай и найди Нору Затяжных Дождей и Страшных Пожаров. До свидания».

— До свидания, Нора, — сказал я, глядя на бурю за окном.

ГЛАВА 16