Зеленые тени, Белый Кит

— Не смей так поступать с Лори. Она вкалывает двадцать четыре часа в сутки по семь дней в неделю вот уже битых шесть месяцев!

— Ее отпуск будет отменен, если ты не полетишь со мной.

— О-о, Джон! Джон, нет!

— Если ты не наберешься храбрости, малыш. Хватит трусить.

Я вскочил:

— Ты что, действительно собираешься так с ней поступить? Из-за меня?

— Вот именно.

— Ну тогда мой тебе ответ будет — нет.

— Что?

— Ты слышал. Лори едет в Лондон. Я еду в Лондон. И мы едем как нам хочется, покуда это не мешает нашей работе и завершению работы над сценарием. Я еду всю ночь и вовремя прибуду в отель «Кларидж» в пятницу утром. Ты не можешь это ни оспаривать, ни отменять. Я буду там. Я отплываю на пароме. Ты не можешь заставить меня лететь ни на каком распроклятом самолете.

— Что?

— Что слышал, Джон.

— Твое последнее слово?

— Мне — паром, тебе — самолет. Все.

Джон встал на дыбы, натянул невидимую накидку или обернул шарф вокруг шеи и вихрем вылетел из номера большими шагами, словно Тоска, готовая спрыгнуть со стены замка. Громыхнула дверь.

Я в отчаянии плюхнулся на стул.

— Боже! — завопил я стенкам. — Какой же я недоумок! Что я наделал!

Следующие полтора дня Джон отказывался со мной разговаривать. Мы дошли до того места в сценарии, где отпуск был бы очень кстати, если не совершенно необходим. Мне оставалось дописать страниц сорок, и нам нужна была передышка, но вместо этого мы только дышали друг другу в лицо. Когда я входил в комнату, Джон поворачивался и начинал говорить с другими людьми. В обед или за ужином, разъезжая по Дублину в машине или такси, он смеялся и шутил с Джейком, но ни словом, ни взглядом не обращался ко мне. Меня не существовало. Я был отринутая любовь, навсегда забытая и непрощенная жена. Чудесное супружество окончилось крахом. Мне полагалось возмездие за сеанс гипнотической магии с камнями, скалами и бритвенными лезвиями, хотя я не сразу об этом догадался. Но это не все. Он не хватал и не швырял в меня чем попало. Я как будто улетучился. Меня не было в комнате. Если его взгляд скользил по мне, то просто пронизывал, как рентген, и устремлялся в какую-нибудь другую точку. У меня не было даже слабой надежды, что он заговорит обо мне хотя бы в прошедшем времени.

После целого дня такого обращения я отвел Джейка Викерса в сторону в холле отеля «Ройял хайберниен».

— Джейк, — прошептал я, потому что Джон проходил мимо в обеденный зал с пятью-шестью друзьями. — Что, черт возьми, происходит?

— Что ты имеешь в виду?

— Я существую или нет? Когда Джон снова снизойдет до разговора со мной?

Джейк тихо усмехнулся:

— Это розыгрыш.

— Розыгрыш? — заорал я. — Розыгрыш!

— Не подавай виду.

— Не подавать!

Меня разве что не сорвало на сопрано.

— Не так громко. Если он услышит, что ты не в себе, то этим ты доставишь ему удовольствие. Тогда тебе точно придется худо.

— Мне и так худо. Я не могу это выносить! Он знает, что я отплываю на пароме назло ему?

— Думаю, да. Ты расстроил его розыгрыш, понимаешь?

— Он угрожал Лори тоже. Она летит с ним?

— Да, летит.

— Слава богу. Он говорил, что собирается отыграться на ней, заставить ее остаться тут, отменить ее отпуск...

— Она едет. Успокойся.

— Я бы успокоился, если б мог выдернуть этот железный якорь из своего желудка.

— Веди себя как ни в чем не бывало. Ты тоже не обращай на него внимания. Не смотри на него. Он должен наконец понять, что тебе наплевать, что ты не раздражен.

— Ты требуешь, чтобы я превратился в Лоуренса Оливье.

— Ничего, разыграй его, парень, — сказал Джейк.

Я играл. Смеялся. Болтал со всеми. Я даже осмелился громко заявить, что пока Джон очень высокого мнения о моем сценарии. Но Джон мешал ложкой суп, намазывал маслом хлеб и резал бифштекс, глядя в сторону, на потолок или на своих друзей, а мои внутренности тем временем тяжелели, как цемент.

А потом случилось чудо, которое положило конец сценарию и заставило Джона снова со мной разговаривать.

ГЛАВА 32

Семь утра.

Я проснулся и уставился на потолок, словно он сейчас обрушится на меня — ослепительно-белая плоть, безумный немигающий глаз, бьющийся в нетерпении хвост. Я был в страшно возбужденном состоянии. Мне представилось одно из тех мгновений, когда перед землетрясением кошки и собаки как ошпаренные удирают из дому; когда незримая, неслышная дрожь раскачивает пол и балки, а ты приготовился к чему-то, что вот сейчас нагрянет, но будь ты проклят, если знаешь, что это.

Я быстро сел на кровати, опустил ноги, коснулся ступнями пола, встал, прошел мимо пишущей машинки к зеркалу и провозгласил:

— Я Герман Мелвилл!

Снова сел, по-прежнему разглядывая себя, чтобы запечатлеть этот образ, и принялся печатать, по большей части не глядя на клавиши, удерживая в памяти этого молодого человека, постаревшего за ночь, чтобы он не ускользнул от меня.