Зеленые тени, Белый Кит

Он повернулся, словно воспоминание о прошедшей ночи уже выветрилось из его старческой головы, и заковылял по коридору с шарфом, накинутым на худые плечи, как легкая усталость. Все проследовали за ним в библиотеку. Там в своих огромных руках они обнаружили выпивку и увидели, как лорд Килготтен разглядывает картину над камином, словно припоминая, висело ли там раньше «Разграбление Рима» или «Падение Трои»? Затем старик почувствовал на себе взгляды и посмотрел в упор на попавшую в окружение армию.

– Ну, за что мы выпьем теперь?

Все стали переминаться с ноги на ногу.

Потом Флэннери воскликнул:

– За его светлость, конечно!

– За его светлость! – горячо воскликнули все, выпили, закашлялись, поперхнулись и зачихали, а старик вдруг почувствовал, как некая странная влага наворачивается на глаза. Он подождал, пока не уляжется шум, и только после этого произнес:

– За нашу Ирландию!

И выпил.

Все сказали: «О Господи! Аминь».

А старик посмотрел на картину над камином и наконец робко заметил:

– Не хотелось об этом упоминать… вот эта картина…

– Сэр?

– По-моему, она висит немного криво, – сказал старик извиняющимся тоном. – Не могли бы вы…

– Не могли бы мы, ребята! – воскликнул Кейси. И четырнадцать мужчин бросились поправлять картину…

– … и поправили, – сказал Финн в конце своего рассказа.

Стояла тишина.

Почти одновременно Джон и я подались вперед и сказали:

– Так все и было на самом деле?

– Ну, – сказал Финн, – это яблочная кожура, если не сердцевина.

Глава 13

– Дурак, – сказал я. – Какой же я дурак.

– Почему? – спросил Джон. – С чего вдруг?

Я стоял в раздумьях у своего окна на третьем этаже отеля. По дублинской улице в свете фонаря прошел человек.

– Это он, – пробормотал я. – Два дня назад…

Два дня назад кто-то прошипел мне из проулка возле отеля:

– Сэр! Это важно! Сэр!

Я обернулся и вгляделся во мрак. И какой-то коротышка сказал мне скрипучим голосом:

– Был бы у меня фунт на билет, я бы получил работу в Белфасте!

Я засомневался.

– Работа замечательная! – продолжал он скороговоркой. – Платят прилично! Я… я вышлю долг но почте. Только назовите ваше имя и в какой гостинице остановились.

Он знал, что я турист. Отказать было уже невозможно; обещание вернуть деньги растрогало меня. Я хрустнул фунтовой бумажкой, отделяя ее от остальных купюр.

Взгляд его скользнул, как ястреб, что ходит кругами.

– А было б у меня два фунта, я бы поел в дороге.

Я достал вторую кредитку.

– А на три я мог бы взять с собой жену – не оставлять же ее дома одну.

Я отслюнявил третью.

– А, черт! – вскричал человечек. – Какие-то несчастные пять фунтов, и мы найдем в этом жестоком городе гостиницу, тогда уж я наверняка доберусь до работы!

Как он отплясывал яростный танец, невесомый, едва касаясь земли, он отплясывал, отбивая такт ладонями, сверкая глазами, и скалил зубы в улыбке, прищелкивая языком!

– Господь отблагодарит вас, сэр!

Он убежал, и с ним мои пять фунтов. На полпути к гостинице я сообразил, что вопреки всем своим клятвам он не записал мое имя.

– Черт! – процедил я тогда.

– Черт! – гаркнул я сейчас, у окна, когда режиссер стоял за моей спиной.

Потому что в прохожем я узнал того самого субъекта, которому уже два дня следовало находиться в Белфасте.

– А, я знаю его, – сказал Джон. – Он приставал ко мне днем. Клянчил деньги на поезд до Голуэя.

– И ты дал?

– Нет, – просто ответил Джон. – Ну, может, шиллинг…

Тут случилось самое худшее. Демонический нищий задрал голову, заметил нас и – готов поклясться – помахал нам ручкой.

Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы не помахать в ответ. На моих губах заиграла болезненная ухмылка.

– Уже неохота из отеля выходить, – сказал я.

– В самом деле, похолодало. – Джон надевал пальто.

– Нет, – сказал я. – Дело не в холоде, а в них.

И мы снова выглянули в окно,

По мощеной дублинской улице разгуливал ночной ветер, гоняя сажу от Тринити-колледжа до парка Святого Стефана. Двое торчали, как мумии, напротив, у кондитерской. Еще один околачивался на углу – руки засунуты в карманы, ощупывают глубоко погребенные кости, вместо бороды – сосульки. Дальше, в подъезде, – ворох старых газет, который зашевелится, словно куча мышей, и пожелает доброго вечера, если пройти мимо. У входа в отель, словно тепличная роза, стояла знойная женщина – сила природы.

– А, попрошайки, – сказал Джон.

– Не просто попрошайки, – ответил я, – а люди на улицах, которые каким-то образом превращаются в попрошаек.

– Как в кино. Я мог бы расставить их всех на съемочной площадке, – сказал Джон. – Все ждут в темноте, когда выйдет герой. Пойдем ужинать.

– Герой, – сказал я. – Черт, это же я.

Джон пристально посмотрел на меня:

– Ты их побаиваешься?

– Да. Нет. Проклятие! Теперь все для меня превратилось в большую шахматную партию. Все эти месяцы я сижу за машинкой и наблюдаю за ними в их рабочие и свободные часы. Когда они делают перерыв на кофе, я делаю то же самое. Иду в кондитерскую, в книжный, в театр «Олимпия». Если точно рассчитаю время, обходится без милостыни, не появляется желание отвести их к парикмахеру или на кухню. Я знаю все ходы-выходы в гостинице.