Зеленые тени, Белый Кит

Если тела, лежавшего в гробу, было недостаточно, чтобы вызвать бурю, то то, что следовало за ним, довело волнение людей, которых и так бросило в жар, до предела.

– Напоминает мне поминки, – пробормотал Дун, – когда кто-то свалился в могилу, сломал лодыжку и испортил весь день!

Процессию замыкали повозки и грузовики, доверху груженные французскими винными ящиками, и, наконец, большой старинный фургон «Гиннесса», запряженный белыми лошадьми с гордой поступью, в черных попонах и вспотевших от удивления, которое они вызывали.

– Будь я проклят, – сказал Финн. – Лорд Килготтен привез с собой собственные поминки!

– Ур-р-а! – раздался клич. – Что за добрая душа!

– Он знал, что в этот день возжаждут монахини, иссохнут священники, а мы высунем языки!

– Дорогу! Дайте проехать!

Все расступились, освобождая дорогу издававшим бульканье машинам и повозкам с диковинными ярлыками из Южной Франции и Северной Италии.

– Когда-нибудь, – прошептал Дун, – мы должны будем поставить памятник Килготтену – философу дружбы!

– Помолчал бы лучше, – сказал священник. – Еще рано говорить. Вот идет кто-то похуже гробовщика!

– Что может быть хуже? – ляпнул я и отшатнулся.

За последней машиной, подъехавшей к могиле, шагал один-единственный человек, в шляпе, пиджаке, застегнутом на все пуговицы, в запонках, туфлях, начищенных с презрением к здравому смыслу, с жестко нафабренными усами, портфелем под мышкой, похожим на дамскую сумочку. От него веяло ледником, существом, рожденным в заиндевевшем подземелье, с языком-сосулькой и взглядом, напоминающим замерзший пруд.

– Боже милостивый, – сказал Финн.

– Стряпчий! – сказал Дун.

Все расступились.

Стряпчий, а это был именно он, прошествовал мимо, как Моисей, перед которым расступилось Красное море, или король Людовик на прогулке, или высокомерная шлюха на Пикадилли. Выберите по вкусу.

– Это стряпчий Килготтена, – прошипел Малдун. – Я видел, как он расхаживает по Дублину, словно Страшный суд. Его имя – сплошной обман – Клемент! «Милосердный», значит! Наполовину ирландец и полностью англичанин. Хуже не бывает!

– Что может быть хуже смерти? – удивился я.

– Скоро узнаем, – пробурчал священник.

– Джентльмены!

Раздался голос. Толпа повернулась.

Стряпчий Клемент, стоя на краю могилы, достал из-под мышки портфель, открыл и извлек украшенный гербами, перевязанный лентами документ, красота которого резала глаз и удручала сердце.

– Перед погребением, перед тем как отец Келли скажет свое прощальное слово, я должен довести до вас одно сообщение – это условие из завещания лорда Килготтена, которое я сейчас зачитаю вслух.

– Наверняка одиннадцатая заповедь, – пробормотал священник, потупив глаза.

– Что же она гласит, эта одиннадцатая заповедь? – угрюмо сказал Дун.

– Например, «заткнись и слушай», – сказал священник. – Ш-ш.

Стряпчий уже начал читать документ с лентами, и его голос плыл в горячем летнем воздухе:

– «Мои вина лучшие…»

– Это уж точно, – прошептал я.

– «Мои подвалы забиты винами самых изысканных в мире марок, а горожане Килкока не ценят этого, а предпочитают… гм… что-либо покрепче…»

– С чего он взял?! – закричал Дун.

– Назад, в свою канаву, – предупредил священник сквозь зубы.

– "Сим я провозглашаю и объявляю, – читал стряпчий, сияя от удовольствия, – что вопреки старинному изречению человек действительно может унести с собой то, что ему принадлежит. Итак, я распоряжаюсь, составляю и подписываю настоящее условие моей последней воли и наказа, быть может, в последний месяц моей жизни". Подпись: Уильям, лорд Килготтен.

Стряпчий закончил читать, сложил лист и стоял с закрытыми глазами в ожидании грома аплодисментов, которые должны были грянуть.

– Это как же понимать? – спросил Дун с гримасой боли на лице. – Выходит, лорд собирается…

Кто-то откупорил бутылку. Словно раздался поразивший всех выстрел.

На самом деле, конечно, это добрый стряпчий Клемент, на краю чертовой могилы, доставал пробку из бутылки «Ля Вьель Фарм» сорок девятого года!

– Так что же это, поминки? – нервно засмеялся Дун.

– Нет, не поминки, – скорбно сказал священник.

С улыбкой летней беззаботности стряпчий Клемент вылил булькающее вино в могилу на гроб из винных ящиков, в который были упрятаны жаждущие кости лорда Килготтена.

– Остановите его! Он спятил! Отберите бутылку! Нет!

Раздался взрыв, какой исторгает из глоток толпа, на глазах которой посреди поля убивают ее футбольного чемпиона!

– Постой! Черт!

– Быстро. Позовите лорда!

– Идиот, – пробормотал Финн. – Его светлость в этом ящике, а его вино в этой могиле!

Оцепеневшие от этого непостижимого бедствия, все, и я в том числе, могли только наблюдать, как последние капли из первой бутылки выливаются в освященную землю.

Клемент передал бутылку Дуну и достал пробку из второй.

– А ну, повремените малость! – раздался глас Судного дня.

И это, конечно, был отец Келли, который вышел вперед как представитель высшего закона.

– Вы хотите сказать, – закричал священник с горящими от яркого солнца щеками и глазами, – что собираетесь вылить все это в могилу Килготтена?

– Именно это я и намерен сделать, – сказал стряпчий.