Зелёная земля

ты всё о своём, ты всё об одном -

всё с тою же ерундой.

Ты выберешь мёд и выберешь лёд,

ты выберешь круг и крест,

а Тот-Кому-Это-Надо придёт

и всё подчистую съест.

Но что ж горевать, раз любой состав

на свете, любая смесь

на то и рассчитаны, чтоб, создав,

как можно скорее съесть!

А полный бедлам в твоей мастерской…

не ройся в нём, подожди:

ведь Тот-Кто-Водит-Твоей-Рукой -

ему в этом нет нужды.

Он улыбнулся – и был таков:

на облаке укатил:

тот автор – всех на свете стихов

и всех на свете картин.

* * *

Не по этой ли отправиться улице,

не на этот ли случайный просвет -

осторожно рифмуя что рифмуется

и совсем не рифмуя – что нет?

Стихотворство, беспечное насилие!

Целый мир загоняется в силок,

и меняется белое на синее -

чтобы эхо поймать и приручить…

Но охотиться за эхом в дороге ведь

не умней, чем за фалдами плаща!

Ах, ничто ни к чему бы не пристёгивать,

что не хочет гулять сообща:

не навязывать вожжам этот мелочный,

жалкий дождик, боящийся вожжей,

а затейливейший крендель над булочной

отпустить в незатейливый полёт…

За свободу, мой друг, за неравенство,

за святое одиночество лет,

за глухое ущелье Мне-не-Нравится,

за далёкую пустошь Нет-так-Нет,

за петлянье по окраинной улице,

за изодранную в клочья тетрадь -

и за всё, что ни с чем не рифмуется

никогда, ни у кого и нигде!

* * *

Строго так, как назначили Бог и Природа

(а других я не знаю богов и природ),

я живу в окружении всякого сброда -

я люблю всякий сброд:

из вралей, неумех, да нерях, да отпетых

идиотов (огни, мотыльки, корабли) -

помешавшихся на неделах, непобедах,

запивающих небом нехватку земли.

У них глупые выходки, дикие лица

и блудливые и роковые глаза,

а в петлицах у них – у кого небылица,

у кого помазок, у кого стрекоза.

И уж так повелось в золотой этой роте -

хохотать да друг друга лупить по бокам,

предавать – хоть меня – на любом повороте,

и бросать – хоть меня – на съеденье волкам,

загонять – хоть меня – в пасть к зелёному змию

и, совсем без каких-нибудь дружеских чувств,

издеваться над тем, чего я не умею

и чему никогда уже не научусь.

У нас принято так: пропадать на полгода,

умирать в одиночестве и вдалеке…

а из общего есть у нас только свобода -

и не то чтобы вся – по обрывку в руке:

по клочку, по смычку, по надломленной сабле…

но когда заиграем мы, ты наконец

вдруг поймёшь, что такое – звучанье в ансамбле,

что такое – музыка свободных сердец.

2004

* * *

Мой дом… я не скажу дурдом,

но дом, который словом «дом»

я назову с большим трудом,

остался за спиною.

…хоть тот, где буду я потом,

не лучше, но вопрос не в том,

а в том, что славно за бортом…

и мой laptop со мною.

Вот, правда, Время – начеку:

следит, как я беспечно тку

по тридцать лет одну строку

и в ус себе не дую, -

и всё заносит в свой архив

(сегодня, дескать, был ленив),

но что же – Время?., только миф,

и мой laptop со мною.

Да Небо смотрит свысока -

на нерадивого сурка -

длинна ли, стало быть, строка

и не пора ли, дескать,

поставить точку, голубок,

и годы свить в один клубок,

но что же – Небо?., только Бог -

и мой laptop со мною.

А больше-то – какой надзор?

Лети себе, как прочий сор,

не сея спор, не зная ссор

с реальностью чумною!

Блуждай среди заветных троп,

а там… там после нас потоп,

но я с тобою, мой laptop, -

и мой laptop со мною.

* * *

Беспечные слова за поздним чаем -

попу сто словим, милые, пока

сентябрь не обрушится молчаньем

и слова не спугнёт, как мотылька.

И станет тихо – и над полой чашкой,

перед её внезапной глубиной,

душа замрёт, от тишины легчайшей

отведав – от осенней, от шальной.

Слов нет – с домов на юг слетают крыши,

слов нет – и дверь на юг летит с петель,

слов нет – и слышно только, как неслышно

на юг за ними август полетел.

Слов нет – и непонятны начертанья

затейливейших теней вдоль стены

в начале ночи.

Я Вам почитаю:

стихи не нарушают тишины.

МОНТИ. ЧАРДАШ

Как странно: скрипка в переходе

подземном! Это для кого?

Ни при какой погоде, вроде,

сюда не ходит божество:

сюда не ходит божество -

тут обитает большинство.

Но выкомаривают Монти

три развесёлые струны!

Теперь, когда страна в ремонте,

им нету дела до страны.

Им нету дела до страны:

они исправны и длинны.

Хромой ли это бес Лесажа

трясёт изнанкой бытия,

чтоб на счастливые пассажи

просаживалась жизнь моя?

Ах, жизнь погибшая моя,

пустая да беспутная!

А всё о распоследнем моте

рассказывает горстка струн:

мой кошелёк к услугам Монти -

и даже пешеход-ворчун

мне говорит: – Поэкономьте! -

Но я всегда плачу за Монти.

* * *

Что-то кажется небо уж слишком суровым,

что-то кажется истина чуть ли не злой -

не пойти ли опять на охоту за словом,

не поймать ли его высоко над землёй?

Полоумный зигзаг – непонятный, пернатый -

прекращён в облаках, а остаток – в руках,

и уже я с улыбкой и с трубкой пирата

вопрошаю его, бедолагу: ну как?

Всё на свете воротится, я объясняю,

всё, что пущено жить, возвратится назад -

и без грусти смотрю на далёкую стаю

мелких воспоминаний, построенных в ряд,

и уже собираются в четверостишье

из каких-то окрестных садов и лесов

на ближайшей одной скособоченной крыше

воробьи моих слов.

* * *

За Кудыкиной горой

нарисован в небе рай -

и написано чернилом

возле рая: «Не горюй».

На фанере голубой

пара-тройка голубей,

нарисованные мелом,

говорят между собой.

Апельсин и ананас,