Земля

– Просто общую картину тебе рисую, – невозмутимо сказал Антон. – И мне в принципе пофиг, как мистически настроенные граждане называют и понимают кладбище: место силы, геопатогенная зона или портал. Каждый сходит с ума, как ему нравится. Одни чудики бегают и разбрасывают по могилам печеньки, а другие это всё подбирают – такой вот круговорот хавки. Но мы никому не препятствуем гробить себя!.. – он засмеялся. – Лишь бы после убирали за собой и костров не жгли. Вон недавно какие-то мудаки на активной могиле развели огонь. Сурен прибирался потом, памятник от копоти очищал, оградку заново красил. Было ж такое?

– Ну, было…

Мы уже минут десять стояли возле памятника композитору Бортко.

– Заболтались! – Антон спохватился, глянул на часы. – Послушай, раз ты и правда не по этим делам, то забудь всё, что сейчас услышал. А то завёл, понимаешь, шарманку, что смерти нет на кладбище. Я и подумал…

*****

Придя наутро в бытовку, я напрямик обратился к Юре:

– С Антоном пообщался… – выдержал паузу для интриги. – Он такое, блять, понарассказал!..

Юра оторвался от заполнения листа-заказа:

– Антошка у нас… э-э… – оскалился. – Известный фантазёр!

Витя, шумно тянущий чай из кружки, заулыбался распаренным лицом.

– И сатанисты на кладбище ошиваются, – продолжал я, – колдуны, ведьмы всякие. Порчи наводят, чуть ли не чёрные мессы устраивают!

Звучало так, будто я ябедничаю. Сам не знаю, чего хотелось больше: разоблачений или, наоборот, подтверждений, что слова Антона хоть наполовину являются правдой.

– Ну, живёт человек в своём мире. Тебе жалко, что ли? – спросил Юра.

– Нихуя себе в своём мире! – воскликнул я.

– Он прикольно иногда зачитывает, – вступился за Антона Витя. – Что даты жизни и смерти – это код человеческой души. Как инвентарный номер. ИНН в смерти.

С топчана подал голос дядя Жора:

– Но ведь так и есть… В переносном, конечно, смысле.

– Вить, – спросил я, – вот ты лично видел на похоронах колдунов? Которые что-то в гроб подкладывают?

– Я видел, – отозвался Юра. – Только не колдунов. От стресса у людей мозги набекрень едут. Бывает, жена сама просит, чтоб мужа с обручальным кольцом похоронили. Фотографии кладут, волосы на память срезают. Лишь посочувствовать можно.

– Антоха образованный, – продолжал Витя. – Он мне показывал могилу на шестом участке. Там выцарапали с обратной стороны закорючки. Сказал, что это заклинание на языке мёртвых, и даже перевёл. Но не полностью, чтоб не подействовало.

Я опешил:

– То есть вас вообще не удивляет, что человек такое гонит?

– Володенька, – кротко хлопая глазами, сказал дядя Жора. – Наша служба и опасна, и трудна. На кладбище мы видим очень много людского горя. Это непросто. И каждый справляется как может. Кто-то выпивает, кто-то превращается в циника, как врачи в морге. А у него такая психологическая защита…

Несмотря на скисший перегар, сопутствующий словам дяди Жоры, звучали они здраво и очень человечно.

– Кстати, – заметил Юра, – на хоздворе возле мусора всегда кто-то ошивается. Подбирают старые времянки.

– Вить, – сказал я. – А покажешь памятник, на котором заклинание написано?

– Если вспомню где…

На том разговор и закончился.

Могила оказалась детской. Мы спугнули белку – ярко-рыжую, словно выкрашенную хной. Она смешно поскакала по снегу между оградками к ближнему дереву и в три рывка добралась до самой верхушки.

Витя проводил зверька удивлённым лицом.

– Вот что она здесь делает?

– Песенки поёт и орешки всё грызёт, – предположил я.

– Орехи? – засомневался Витя. – Тут и шишек-то нет.

– Это ж из Пушкина. А орешки непростые. В них коронки золотые…

Витя вежливо хохотнул:

– Не, белка не станет жрать черепа… – А потом добавил: – У каждого свой талант. Вот я так не могу сочинить…

На чёрной “дверце” под портретом трогательной курносой девочки с косичками и бантами стояло имя: “Лилианочка Шульгина”. Она умерла в пять лет, но была моей одногодкой.

Оставив тачку с лопатами на дорожке, я подошёл вплотную к оградке. Между трубами, из которых оградка была сварена, поблёскивали мелкие сосульки, похожие на прозрачные клычки.

Отворил калитку. На снегу возле цветника виднелись замёрзшие следы подошв. На гранитной подставке леденел пластмассовый тюльпан.

Взгляд мёртвой мягко ударил в душу. Царапнуло тоской и жалостью, словно вспомнилось расставание или обида.

– Как думаешь? – спросил я у Вити. – Антон – сатанист?

– Не, они чёрное носят, блэк-метал слушают, – Витя постучал пальцем по белой пластмассовой капле, торчащей из его хрящеватого уха. Второй наушник просто болтался поверх воротника, что-то мушино бормотал, неприятно похожий на выпавший протез барабанной перепонки. – Антоха одевается цивильно и выглядит как чухан-рокабилл. И в юридическом учится на заочном.

– Так юрфак – самое логово для сатанистов, – кисло пошутил я. – Будущие адвокаты дьявола… А ты чё слушаешь?

– Хип-хоп. Бодренькое такое, пацанское.

– А где заклинание?

– С обратной стороны вроде.

Я обошёл памятник. Оглядел сверху чёрную полированную глубину гранита, похожую на нефтяной омут.

– Снизу, – сказал Витя, закуривая.