Земля

Вскоре похороны остались где-то далеко в стороне. Меня снова окружало тихое зимнее равнодушие. Я упёрся в оградку из тонких сварных прутьев, гнутых, как интегралы. Внутри находились низенькие советские “льдинки”, серые, как ступени: на одной двое пожилых Блиновых, на другой снова Блинов и средних лет Колосова. Они уставились на меня неподвижными, чуть насмешливыми овалами, и, как ни был крепок мой взгляд, я первым его отвёл.

Не знаю, сколько я так простоял, привалившись плечом к ближней сосенке. Вдруг услышал шаги и шелестящие звуки, которые обычно издают рукава из непромокаемой ткани, ко-гда трутся о бока. По тропинке брела девушка лет восемнадцати, а может, и младше – личико было совсем свеженьким, подростковым. Она почему-то не заметила меня, хотя я находился от неё буквально в паре шагов. Наверное, космато отороченный капюшон её “аляски” сужал обзор. Или же я так слился с тишиной, что стал органичной частью кладбищенского пейзажа, растворился в нём до невидимости.

В руке девушка держала полуторалитровую пластиковую бутылку. На ногтях её я заметил чёрный маникюр – но больше ничего “зловещего”.

А занималась она довольно странным делом. Приглядев оградку, натянула жёлтую резиновую перчатку и принялась обламывать маленькие сосульки, которыми была усеяна верхняя перекладина оградки. Сами сосульки аккуратно, одну за другой, отправляла в бутылку. Собрав таким образом урожай с одной оградки, перешла к следующей.

Я стоял, боясь шелохнуться, чтоб случайно не напугать девушку. Получалось, я подглядывал за ней, и мне было неловко. Я уже подумывал как-нибудь помиролюбивей кашлянуть, но в кармане её курточки заиграл телефон.

Она скинула капюшон.

– Приветики… – сказала хмуро, прижав плечиком телефон к уху. Послушала, морща маленький нос с пирсингом в ноздре. Переспросила: – Не поняла, так был у Грефи желудок?.. Желудок был?.. Ну, посрала она или нет, господи?! Хорошо, тогда дай ей ещё угля и не корми до вечера… Ну всё, мам!.. – капризно надавила. – Я занята!.. – и потрусила дальше по тропке, шурша рукавами.

*****

– И вот что она делала, как думаешь?

Алина повела своими соболиными бровями. Гладкий лоб пересекли две тонких морщинки:

– Могильный конденсат собирала, судя по всему.

– И как он пригодится?

– Для каких-то колдовских треб. Подливать в борщ соперницам, – показала в улыбке клычки, жемчужно-белые, как у молодого хищника, – словно бы и не дымила по пачке в день. – Или на вражеский порог брызгать. Я не сильна во всей этой кладбищенской гомеопатии. Спроси у твоего Антона из конторы. Он точно в курсе.

– А я ещё сомневался, что всякие колдуны и некроманты по кладбищу табунами ходят!

– Ну а что такого? – удивилась в свой черёд Алина. – Кладбища всегда были оазисом оккультизма. И как по мне, – покивала с серьёзным видом, – такое бесхитростное мракобесие лучше всякого интеллигентского сатанизма. Я сыта по горло тамплиерами в дырявых носках, розенкрейцерами в маминых кофтах, иллюминатами с диоптриями. То у них храм Сета в Медведково, то Орден Бездны Хоронзона в Химках, то ложа Асмодея в Хуево-Кукуево!..

Слушая этот бранчливый поток, я только ухмылялся, пока не вспомнил, что язвительность Алины когда-то поселила и меня в условное Кукуево на окраине Москвы.

– Масоны из хрущёвок, – продолжала с брезгливым презрением, – прыщавые сатанисты в трениках и чёрных простынках “мамка сшила мне сутану”. Ритуал гексаграммы, гностическая месса да свальная ебля! Любовь, комсомол и весна! С праздничком, православные!.. – Подытожила: – Радуйся, Володенька, встречаешь настоящих метафизических партизан!

Я утаил от Алины, что на кладбище меня взяли именно копарем. Зачем-то ограничился нелепой полуложью: мол, должность администратора сократили, но обещают вернуть, а пока нет ставки, я копаю. Да и Пенушкин считает, что будущему администратору необходимо набраться опыта.

Алину это устроило, хотя она изредка спрашивала, когда меня уже окончательно утвердят. Я отвечал: “Надеюсь, скоро”, – и побыстрее переводил разговор на впечатления от кладбища.

Мои наблюдения за деятельностью “метафизических партизан” пользовались у Алины неизменным успехом.

– На детской могиле видел выцарапанный пентакль, а внутри не козлиная, а кроличья морда!

– Перерисуй или сфотографируй, милый! Хочу взглянуть.

Её забавляли присказки, которых я нахватался от Кости Бондаря: “Копарь копаря видит издалека”, “Сделал дело – зарой ямку”, “Не рой другому яму – вырой сначала свою”. Кое-что она даже записывала.

Она не знала значения слова “божедом”. А меня просветил дядя Жора.

– Получается, ещё сотню лет назад в России всех умерших в холода бродяг свозили в особое помещение, типа сарая, и хранили до весны или оттепели. Оно и называлось божедомом. А кладбище для нищих и безродных называлось божедомским.

– Я, признаться, всегда думала, что речь идёт о богадельне!

– Как видишь, это зимний морг. Но всё равно странно. Мы тоже копаем вручную, никаких молотков отбойных и прочего. А лопаты вряд ли чем-то отличаются от прежних: что сейчас, что двести лет тому. Что ж они тогда могилу не могли выкопать?