Земля

Сложно судить, насколько Алина уела Паскаля. У неё самой водились такие же логические конструкции, которые при желании легко выворачивались наизнанку без особого ущерба для смысла: “Смерть – это наивысшая простота снаружи и наивысшая сложность внутри”.

“А почему не наоборот – наивысшая сложность снаружи и наивысшая простота внутри?”

Так я думал, но не высказывался вслух, чтобы лишний раз не перечить Алине, не злить попусту…

Четверг прошёл в изнурительном, злом беспокойстве – появится ли вечером Алина? С утра я отправил ей смс с извинением, на которое она изощрённо отозвалась: “Ты не совершал ошибки. Ты и есть ошибка”. Мучительно хотелось позвонить, но я сдерживался. Я ведь и сам понимал, что через пару дней вернётся Никита и наши ночные постельно-философские радения по-любому придётся свернуть.

Весь день я был раздражён и чудовищно рассеян. Злила масляная ухмылочка Шервица. От усталости и нервов я свалял большого дурака – решил выговорить Шервицу, что думаю по поводу его несуразного стукачества. Но посреди моей обличительной речи вдруг с ужасом понял, что подставляю Алину, ведь Никита сам мне не звонил и ничего не высказывал!

По счастью, я завёл разговор с Шервицем “издалека”, выражался нервно и сумбурно, так что оставалась надежда, что он вообще не понял, о чём я говорил. Или же сделал вид, что не понял…

После обеда я написал второе смс: “Отчего бы не побыть вместе ещё один вечер?”

Алина ответила спустя час напыщенным афоризмом: “К чему проводить с человеком вечер, если не хочешь провести с ним всю жизнь?”

Кое-как я дотянул этот беспощадный четверг. В груди ныло – как в первые дни в Загорске. Будто сновала юркой иглой невидимая рука, на живую пришивая что-то к сердцу, а потом отпарывала лоскуток и принималась заново…

Но я ошибался насчёт Алины. К ночи она передумала расставаться и приехала. Вдобавок захватила с собой початую бутылку “Метаксы” – ту самую, что месяц назад я привёз Никите в подарок. При виде этого захудалого алкоголя по моим щекам плеснуло жгучим стыдом.

А потом была пьяная ночь. Алинины поцелуи сладко пахли коньячным спиртом. После умелого Алининого рта пощипывало возбуждённую, растёртую кожу слизистых. Она, как барменша из порнографических грёз, смешивала у себя во рту коньяк и сперму…

Окончательно захмелевшая, философствовала о счастье. Говорила, положив горячую голову мне на грудь:

– Счастье – такое же огромное Ничто, как и смерть…

– А почему?

– Да потому, что и у смерти, и у счастья нет содержания! Непонятно, как их объяснять. Ничто – это то-то и то-то. Мы всегда обмануты, как доверчивый Полифем, которому хитрожопый Одиссей, перед тем как выбить единственный глаз, представился Никем. “Кто тебя ослепил, бедняга Полифем? Никто!”

– Точно… – я осмотрительно поддакивал, – лучше не скажешь!..

– Счастье – блаженство в числителе и зависть в знаменателе. Блаженство – то, что ты испытываешь на физическом уровне: вкусная еда, секс, тачка, путешествие, деньги и возможность тратить их на свои увлечения – то есть всё, что приносит кайф. Но само по себе блаженство не существует. В нашем сознании оно всегда подвергается сравнению с блаженством других. И чем выгоднее это сравнение в нашу пользу, тем счастливее мы себя ощущаем…

Я уже второй час обходился одной рюмкой метаксы – цедил по капле, надеялся, что, напившись, Алина останется, уснёт рядом со мной…

– А счастье – самый большой наёбщик! – сокрушалась Алина. – Прикинется, допустим, норковой шубой и заманивает: “Эй! Я счастье! Возьми меня!” Подхожу, хватаю… В руках только шуба, а счастья нет. А оно уже из другого угла ржёт, дразнится: “Тут я!” И вот тогда начинаешь понимать, что на самом деле нужно было становиться водителем троллейбуса, как мечталось в детстве…

Пьяненько плакала:

– Зачем создана такая реальность, если в ней нужно быть покойницей, чтоб не орать от ужаса?

Я успокаивал её как мог:

– Зато ты самая лучшая, самая красивая покойница на свете…

– Ага, – она шмыгала носом, всхлипывала, – женский мертвячок, ебливая красоточка…

Самозабвенно и хвастливо вещала о своём будущем проекте – “Тихий Дом”.