Земля - вид сверху

И еще они были удивительными навигаторами: не только ориентировались по солнцу и звездам, но и создавали свои карты, не похожие ни на какие другие карты в мире. Потому что бумаги и письменности микронезийцы не знали.

Здесь, возможно, последует вопрос: а как же тогда быть с письменами, найденными на острове Понапе? С одной стороны, они напоминают знаки ронго-ронго острова Пасхи, с другой — «азбуку» древних табличек, обнаруженных в Пакистане, в Мохенджодаро. Вопрос уместный, но тем не менее грамоты в Микронезии в общем и целом не существовало. А письменность острова Понапе — загадка, ключ к которой ученые еще не подобрали.

Интересны наблюдения, сделанные известным русским путешественником О. Е. Коцебу на тех же Маршалловых островах. Отто Евстафьевич пытался обучить жителей архипелага науке письма, но… безуспешно. Островитяне с удивлением взирали на буквы, выходившие из-под пера исследователя, и никак не могли взять в толк, каким же образом эти странные загогулины могут обозначать море и волны, небо и звезды и вообще все на свете. Впрочем, со временем микронезийцы взяли реванш. Нынешние обитатели островов Тихого океана, разумеется, умеют читать и писать — в современную эпоху без этого не обойтись никому, — а вот европейцы читать их карты не могут до сих пор.

Что же это за диковина такая — карты?

Из высушенных волокон пандануса и пальмовых листьев сплеталась хитроумная решетка. В определенных местах навигатор усеивал ее ракушками каури. И… все. Карта готова.

Узловые точки решетки — «перекрестки» — давали понятие о постоянных течениях океанских вод и господствующих ветрах, а раковины обозначали рифы и атоллы.

Каждая карта была строго «секретным документом», куда мореплаватель-картограф вкладывал свой личный многолетний опыт. Да и системы записи резко отличались друг от друга, поэтому тайну карты могли знать только немногие посвященные — например, подрастающие сыновья или избранные люди — члены братства навигаторов.

И никогда микронезиец не брал свою заветную «решетку» в море: не дай бог потерять ее во время шторма! Секрет ракушек и волокон надо было тщательно запомнить на берегу, а карту спрятать в укромном месте, чтобы никто из посторонних не нашел «решетку» и не разгадал Великую Океанскую Тайну.

Ныне секреты древних мореплавателей утеряны: есть современные карты, есть более точное знание ветров и течений, основанное не на интуиции и опыте отдельного навигатора, а на длительном изучении морской обстановки с помощью новейших средств, поэтому надобность в «решетках» отпала.

И только, возможно, кто-нибудь из потомков какого-либо знаменитого навигатора прошлого, посмотрев на творение рук своего предка, вспомнит что-то и скажет:

— Как же, как же, вот эта группа каури вроде бы атоллы Утирик, а вот эти — атоллы Ронгелап. Впрочем, может быть, и наоборот. Кто знает…

Я много раз бывал в Болгарии и много писал о ней. Всякий раз, приезжая в эту страну, я старался попасть и в Несебр. Город менялся… Он по-прежнему оставался маленьким островным городком, но толпы туристов с каждым новым моим посещением становились все гуще и крикливее, и это накладывало свой отпечаток. Среди тех, кто будет читать этот очерк сейчас, найдется немало людей, хоть раз да побывавших в Несебре (про Мелник я не говорю — туда добраться посложнее). И у каждого будет свое впечатление от этого города. Я же сохранил свое — то, которое постарался выразить в самом первом очерке (и едва ли не первом вообще в нашей географической прессе) о сказочном чуде, сотворенном природой и человеком.

Несебр и Мелник

Музеи встречаются разные. Есть музеи-комнаты и музеи-дома. Музеи-дворцы и музеи-села. В Болгарии есть города-музеи. Например, Несебр и Мелник.

Как город может стать музеем? И вообще, что это такое — город-музей? В строгом смысле слова здесь нет экспонатов. И в то же время каждый дом — бережно хранимая реликвия, каждый камень — сам по себе экспонат. Крыша над таким музеем — небо, стены — воздушный простор. Но природа не соблюдает правил хранения, а самые постоянные посетители — бесконечная череда лет и веков — они же и самые небрежные. Эти города надо беречь особо, хотя служителей музея, как таковых, в них нет. Здесь живут люди, которым необходимо ходить на работу, обслуживать туристов, есть, спать, покупать продукты и играть с детьми. Тем сложнее и почетнее их обязанности как горожан.

В Несебре не более двух тысяч жителей. Получается так, что они не просто жители, а еще и музейные работники. Может быть, именно в таких местах история страны из книжной превращается в насущную, будничную, живую.

В характере болгар серьезнейшее слагаемое — личная сопричастность к истории. Стремление удержать быстротекущее время. Память о прошлом, передаваемая — зримо и наглядно — каждому новому поколению. Еще в IX веке эту сопричастность сумел выразить хан Омуртаг. Осталась надпись на камне: «…Даже если человек живет хорошо, он умирает, и рождается другой. Пусть рожденный позже смотрит на эти веши и вспоминает их создателя…»