Жаботинский и Бен-Гурион: правый и левый полюсы Израиля

Вейцман парировал резким письмом, в котором оборвал грубую переписку:

«Сегодня я уезжаю в путешествие по Среднему Западу, и я не думаю, что продолжение переписки приведёт нас к единому мнению».

Бен-Гурион не намерен был прекращать перепалку, но раз Вейцман не пожелал с ним общаться, то он обратился с письмом к Стивену Вайсу, председателю американского комитета по вопросам кризиса, и повторил обвинения, а чтобы Вайс не отложил письмо в «долгий ящик», он завершил его угрозой: «если эта опасная ситуация не будет немедленно разъяснена, у меня не останется иного выбора, как обратиться в Исполнительный комитет сионистского движения в Палестине с просьбой об отставке доктора Вейцмана».

Письмо датировано 19 июня. Угроза раскола заставила Вайса через восемь дней организовать слушания в комитете по вопросам кризиса и пригласить на него оппонентов. Теперь Вейцман и Бен-Гурион схлестнулись публично, глаза в глаза.

Бен-Гурион выступил первым – как всегда горячо, эмоционально и неуступчиво. Он заявил в ультимативной форме:

«Я считаю, что, хотя доктор Вейцман может оказать неоценимую услугу в рамках согласованных действий, он способен также причинить немало зла, действуя в одиночку. Он по-прежнему не понимает реалий новой ситуации и может дать неожиданный ответ, не понимая, что это значит. Он хочет быть разумным в любых условиях, и не только в глазах англичан… Вот почему я полагаю, что в интересы движения не входят действия в одиночку доктора Вейцмана. Именно поэтому действующий Исполнительный комитет (Бен-Гурион имел в виду иерусалимское отделение – Р.Г.) решил применить принцип, согласно которому всякий раз, когда доктор Вейцман должен был принимать политическую инициативу, кто-нибудь должен был при этом присутствовать. Эта система оставалась в силе до самой войны».

Затем Бен-Гурион перечислил ошибки, совершённые, по его мнению, Вейцманом. В заключение обвинительной речи он заявил, что, хотя считает себя личным и преданным другом доктора Вейцмана (после едких и грубых нападок присутствующим трудно было в это поверить), если тот собирается по-прежнему действовать самостоятельно, то ему лучше подать в отставку.

Когда в перерыве заседания Хаим Гринберг, руководитель американского отделения «Поалей Цион», вышел из комнаты, по его слезам текли слёзы. «Я никогда не думал, – говорил он в сердцах, – что доживу до того дня, когда лидер палестинской социалистической партии скажет такие чудовищные слова».

Вейцман, когда ему предоставили ответное слово, отвечал резко, отвергая выдвинутые обвинения, которые он назвал оскорбительными, и ехидно поинтересовался у членов комитета, намекая на свой статус, авторитет и уровень общения в правительственных кругах Великобритании – и уровень общения Бен-Гуриона, почти никакой: «На следующей неделе я приглашён к секретарю Государственного Казначейства Генри Моргентау. Должен ли я взять с собой Липского или Бен-Гуриона?»

Заседание завершилось полной поддержкой Вейцмана. Не сдерживаясь, обычно дипломатичный Вейцман резко ответствовал оппоненту – временами весьма едко, язвительно. Члены комитета его поддержали и с порицаниями обрушились на раскольника, осознавшего поражение и молча выслушивавшего их гневные тирады и призывы к благоразумию. Бен-Гурион понял: в Нью-Йорке он Вейцману проиграл.

Одному из своих корреспондентов Вейцман писал в эти дни: «Присутствие Бен-Гуриона являлось источником раздражения и раскола почти со дня его приезда, то есть в течение восьми месяцев. Всё время он находится в состоянии сильного возбуждения и нервного напряжения, которое превращает каждое заседание – будь то заседание комитета по проблеме кризиса, или какое другое – в бессмысленное кружение, достойное постояльцев приюта для умалишённых». Другому своему корреспонденту он написал: «Бен-Гурион совсем потерял рассудок. Наилучшее решение – отправить его в Иерусалим… Я сделаю всё от меня зависящее, чтобы обеспечить его транспортом».

Вейцман вылетел в Англию на встречу с секретарём Государственного Казначейства, чувствуя за спиной поддержку американских сионистов, – а Бен-Гурион, потерпев поражение и исчерпав возможности ему противостоять, после четырнадцатимесячного отсутствия вернулся в Иерусалим. В одной руке, победно вздёрнутой, он держал Билтморскую программу, незамедлительно одобренную Исполнительным комитетом, а в другой, спрятанной за спину, – неутешительную новость, которой поделился лишь с особо доверенными коллегами, рассказав о нью-йоркских баталиях и о конфликте с Вейцманом.

В день его возвращения в Иерусалим на календаре стояла дата: 2 октября 1942 года. На фронтах в этот день благоприятных новостей не было. В Сталинграде к исходу дня фашистам удалось выйти на улицы Цеховая и Библейская. В Северной Африке около месяца наблюдалось спокойствие (генерал Монтгомери остановил Роммеля в 70 километрах от Александрии, второго по величине города Египта).