Жадина

— Пожалуйста, — говорит Офелла. — Подкиньте нас до ближайшего города! Прошу вас! Видите, наш друг от жары совсем дурной, — она кивает в сторону Юстиниана.

— А с машиной что сталось? — спрашивает водитель.

— Она плохо себя вела, — говорит Юстиниан, едва шевеля языком.

— Вот что, — говорит водитель. — Ближе всего здесь наша деревня. Я вас подкину туда, дам ночлег. А утром вы как-нибудь себе разберетесь. Может, оттуда кто поедет в город. А то вы далеко забрались.

— Здорово! — говорю я, и Ниса тоже что-то говорит. Наверное, то же самое, только на парфянском.

— Девчушки влезут на сиденье, — говорит водитель, и слово это странное, словно бы оно должно быть произнесено кем-то много старше него. — А вы полезайте в кузов. Там, конечно, жарко, но тент наш сдуло в прошлую песчаную бурю.

— Спасибо вам, — говорю я. — Вы очень добрый человек.

А он говорит:

— Это вам спасибо.

Получается весьма странно.

Я помогаю Юстиниану залезть в кузов, и Юстиниан наступает на человека, спящего там. Он бормочет что-то, а затем открывает пронзительно голубые на обгоревшем, красном лице глаза.

— Здравствуйте, — говорю я, и он улыбается словно я его самый-самый лучший друг.

— Латынь! — восклицает он. — Тысячу лет не говорил на латыни!

— Надеюсь, не в прямом смысле.

— Миттенбал сказал, что мы за тушенкой. А привез мне земляков! Хороший он человек! Вас как зовут?!

Я вижу, что это человек старый, постоянное нахождение на солнце сделало его кожу похожей на иссохшуюся красную землю в трещинах, и когда-то тонкие, почти аристократичные черты выглядят у него страннейшим образом.

— Меня зовут Юстиниан, и я свидетельствую, что по вкусовым качествам уступаю тушенке.

Красный человек вытягивает палец, словно решил ткнуть им в небо, говорит:

— Тихо! Сейчас тронется!

Мы с Юстинианом одновременно опускаемся на плетенную подстилку рядом с красным человеком. Он говорит:

— Хорошо его знаю. И малышку эту.

Хлопнув по кузову машины, он тут же отдергивает руку, обжегшись.

— Тут двигаться надо осторожно, — говорит. — С плетенки ни шагу. Вас как зовут?

— Меня — Юстиниан.

— А меня — Дарл.

Не то, чтобы я считаю, что мне опасно быть Марцианом, каждый здесь знает имя сына императора чужой страны, или что-то в этом роде. Даже у нас в Империи мне не уделяют никакого особенного внимания, папа давно отучил прессу перемывать нам кости.

Просто мы в путешествии, а в путешествии хочется побыть кем-то другим. Иная страна, иное имя, иное все.

Я думаю о папином воспоминании и о том, как он хотел назвать меня, так имя само всплывает в голове.

— Дарл! — говорит красный человек. — И я тоже Дарл!

Он вдруг подается ко мне, его пронзительные, голубые глаза упираются мне в зрачки, так что я не могу сфокусировать взгляд, и все делается туманным.

— У меня был друг, на которого ты похож. Но у тебя мягче черты. Так вот, тот друг сказал, что назовет в честь меня сына, если мы сумеем выбраться из дурки.

— Из дурки? — спрашиваю я с опаской. Что этот человек — один из нас, я понял еще не по имени, но по взгляду. Но в дурдом, заведение закрытого типа для содержания тех, кто совершенно не способен себя контролировать, отправляют опасных для общества людей нашего народа. Совершенно точно нельзя относиться хуже к человеку, которому повезло меньше, чем мне, ведь никто не выбирает, под какой звездой родиться. Однако нужно быть и осторожным. Баланс между этими стремлениями и есть порядочность.

Дарл достает из-за одного из ящиков бутылку воды, передает нам. Сначала я даю попить Юстиниану, потому что он потратил много сил на бессмысленное разрушение. Юстиниан передает бутылку мне, и я крепко в нее вцепляюсь. Даже в тени ящика пластик нагрелся так, что обжигает ладони, а вода горячая, но самая вкусная на свете.

— Ага, — говорит Дарл. Одет он не так, как парфяне, на нем шорты и выцветшая майка, на которой едва читается название футбольной команды, все игроки которой уже стали толстыми обладателями яхт и недвижимости у моря.

Он говорит:

— Там не сахар. Но так нигде не сахар!

Он хрипло смеется, и я наблюдаю, как двигаются избороздившие его лицо морщины.

— А как вы оказались здесь? — спрашиваю я. — В кузове.

— Поставил ящики да сам сел.

— О, эти варварские разговоры. Вскоре издам абсурдистскую пьесу по мотивам, — говорит Юстиниан, и я прижимаю руку к его лбу. Он оказывается холодным.

— Ты отдохни, — говорю я.

Мне ожидается, что станет прохладнее от скорости, с которой мы едем по дороге, но ветер горячий, хрустящий от песка, и нам всем, в конце концов, снова приходится лечь в кузов. Лежа на плетеной подстилке я понимаю, что Дарл поступил мудро. Над нами словно завеса песка, золотая вуаль, но скорость уносит его вдаль, и он не оседает на нас. Если протянуть руку, песчинки будут ударяться о мою ладонь, но когда я лежу, песок просто заволакивает синее, безоблачное небо надо мной.