Жан Брюс. Детективы

Галдя, журналисты и полицейские подошли к заграждению, чтобы посмотреть на толпу, собравшуюся внизу возле тела. Они громко разговаривали и не обращали внимания на Бориса Данилова, который воспользовался этим, чтобы вернуться к месту, где оставил свой фотоаппарат и вспышку.

Он их не нашел, посмотрел вокруг соседних труб и вдруг понял.

— Вы что-то потеряли?

Он резко обернулся. Это был полицейский в форме.

— Нет, — ответил он.

— Вы можете нам показать точно то место, откуда он спрыгнул? — спросил полицейский.

— Охотно.

В последний раз посмотрев вокруг себя, но так ничего и не увидев, Данилов пошел к ограждению. Полицейский двинулся за ним. По лестнице поднялись новые люди, и теперь на крыше было достаточно много народу, для того, чтобы тот, кто, вероятно, поздравлял себя с самым сенсационным снимком за свою жизнь, мог затеряться в толпе…

Внизу, недалеко от входа в дом, неподвижно, словно изваяние, стояла красивая женщина, тупо и бессмысленно уставившись на большое тело унтер-офицера флота, разбившееся о мозаичный тротуар. Это была Марианна Моарес, оглушенная и потрясенная неожиданным поворотом судьбы, так стремительно и так грубо разрушившей этой смертью ее счастье, потерянное почти сразу же после того, как оно было обретено…

Полицейские положили труп на носилки и задвинули его в «скорую». Там уже находился труп Хосе Моареса. Марианна подошла к машине. Ни единого взгляда не бросила она на останки своего мужа; она видела только любовника. Он был в ней, она чувствовала его в своей плоти и крови. Ей казалось, что его губы ласкали ее; она слышала его шепот: «Все началось в рождественскую ночь, не забывай этого». Слишком долго сдерживаемое ею рыдание поднялось к горлу. Она бросилась к открытому кузову «скорой», поглотившему ее любимого.

— Рождественская ночь!.. О, мой дорогой! Мой дорогой!

Полицейские остановили ее и осторожно увели. «Скорая» уехала, увозя обоих — мужа и любовника, соединенных последним путешествием. Никто и не подумал, что предсказание в отношении Хосе Моареса исполнилось, правда, несколько неожиданным образом: роковым для него стал ресторан «Сертао»…

Эпилог

Энрике Сагарра перешагнул порог посольства совершенно спокойно, без малейшего неприятного предчувствия. Он часто играл неизмеримо более опасные партии, чем эта. Его ждали и сразу провели в один из кабинетов на втором этаже. Там уже находились два человека, один из них, он сидел за рабочим столом, был ему совершенно незнаком.

Чувствуя себя непринужденно, Энрике поклонился и сказал с улыбкой, в которой не ощущалось даже и тени иронии, она была простой и сердечной:

— Я уже имею честь знать господина… Бориса, но вот…

Дипломат слегка приподнялся со своего кресла и представился:

— Данила Монин.

Энрике поклонился.

— Очень приятно, — ответил он.

Все сели. Энрике очень элегантно, предварительно пригладив стрелку на брюках, закинул ногу на ногу.

— Мы вас слушаем, господин… Гимера.

Энрике улыбнулся дипломату.

— Я буду краток, — уверил он. — Я не мог это объяснить по телефону, но вы, несомненно, поняли, о чем идет речь?

Эти двое даже не пошевелились. Они казались спокойными и мало интересующимися происходящим. «Хорошие игроки», — подумал Энрике и продолжил:

— Мне очень повезло: я оказался на крыше в тот самый момент, когда господин… Борис слегка помог тому моряку сделать большой прыжок. Мне везло и дальше. Я запечатлел на пленку этот… памятный момент, причем с помощью аппарата, который господин… Борис почему-то ненадолго оставил, видимо, для большего удобства. Мне кажется, что эта фотография может произвести большую сенсацию… Я точно знаю, что одно крупное агентство печати предложит мне за нее кругленькую сумму… Я уж не говорю о том, что фото очень заинтересует полицию.

Двое мужчин спокойно слушали, но не больше того. Не смущаясь, Энрике продолжил тем же легким тоном:

— Господин… Борис, если мои сведения точны, работает на одно из самых известных международных агентств печати, и я подумал, что было бы честно оставить за ним приоритет и эксклюзивное право на публикацию фотографии.

Данила Монин спросил безразличным тоном:

— Мы можем ее увидеть?

Улыбка Энрике стала шире.

— Я подумал, что сначала нам лучше договориться в принципе.

Данила Монин заметил по-прежнему нейтральным тоном:

— Вы не лишены храбрости. А подумали ли, что вполне можете не выйти из этого здания живым?

Энрике сохранил улыбку.

— Да, конечно. Прежде чем прийти сюда, я оставил эту вещь в руках поверенного, которому велел отнести ее в полицию вместе с некоторыми необходимыми уточнениями, если я не подам признаков жизни через час.

Дипломат одобрил медленным наклоном головы.

— Прекрасно, — сказал он. — И во сколько вы оцениваете… ту вещь?

Энрике без колебаний ответил:

— В миллион крузейро.

Данила Монин иронично улыбнулся.

— Черт возьми! У вас большой размах!

— Что вы хотите… Я люблю деньги.

Дипломат принялся играть карандашом.