Жара в Архангельске-2

Тяжело было просыпаться по утрам и видеть вокруг себя всё те же стены, те же дома, те же лица, с которыми она, казалось, вот уже и распрощалась навсегда, чтобы уехать, выйти замуж, и начать новую жизнь в другом городе, который стал ей милее и ближе, чем родная Москва, хотя бы потому, что там она всегда была окружена друзьями, и не чувствовала себя как здесь одиноким и серым ничтожеством. Как она рвалась туда! Как дни считала перед отъездом, какие радужные надежды питала, что вот переедет, чтобы навсегда соединиться с любимым и никогда уж более не разлучаться. Рвалась туда Олива ещё и потому, что мучили её в Москве в последнее время страхи, что Салтыков больше не любит её, мучили и подозрения, что он ей не верен, но не могла она прямо спросить у него об этом: боялась оскорбить, боялась, что может поругаться с ним и потерять его. Ещё до Нового года она почувствовала, что он отдаляется от неё; она заметила, что он уж больше не заваливает её, как прежде, любовными смсками, а ограничивается лишь раз в неделю коротким автоматическим посланием: «мелкий, как дела?» или, на худой конец, «мелкий, я тебя люблю». Олива также знала, что гораздо чаще он пишет её подруге Ане, но даже на это она смотрела сквозь пальцы: по её понятиям, глупо было ревновать своего жениха к подруге, ведь всю их компанию друзей — и Аню, и Настю, и Юлю, и Майкла, и Гладиатора, и Флудманизатора, и Дениса с Сантификом, и Кузьку, и Хром Вайта, и братьев Негодяевых, и Пикачу, и Макса Капалина, и даже Райдера с Мочалычем и Немезидой она считала членами их большой семьи, и любила их всех одинаково. «Зачем нам делить что-то между собой, ведь мы — одна семья, — рассуждала Олива, — И нет ничего плохого в том, что мы все дружны и все любим друг друга». Однако Салтыкову, несмотря на то, что и он был любитель больших компаний, эти её рассуждения казались дикими и утопическими. Не раз, бывало, спорил он с Оливой по этому поводу: главным же образом, их стычки на эту тему возникли как раз перед Новым годом. Олива мечтала собрать на Новый год всех-всех друзей, человек двадцать, а то и тридцать. И чтобы их друзья жили с ними, под одной крышей. Этот бзик у Оливы сохранился ещё с детства: своей, кровной семьи с кучей родных братьев и сестёр у неё не было, зато было много дальних родственников в деревне, у которых ей довелось пожить и посмотреть, какие бывают по-настоящему большие и дружные семьи. Маленькая Олива была на вершине счастья, когда вечерами вся семья от мала до велика собиралась за большим столом; это было воплощение её детской мечты об идеальной коммуне. Она мечтала о том, что когда вырастет, у неё обязательно будет такая семья, которую она хочет — большая, весёлая и дружная. Салтыков же, выросший в совсем других условиях, не понимал эти её, как он выражался у неё за спиной, «заёбы».

— Ну объясни мне, в чём смысл собирать у себя дома всякий сброд? — горячился он, разговаривая с Оливой по аське, — Подумай сама, это же абсолютно нерентабельно — приглашать в квартиру тридцать человек! А если они спиздят что-нибудь? Или вообще нам всю квартиру разъебашут — тогда как? А кормить-поить эту ораву тоже я должен? Ты посчитай, посчитай, во сколько это обойдётся!

— Фу, какой ты мелочный! Даже слушать тошно! — отвечала Олива, — Может, ты ещё и ложки будешь пересчитывать после ухода гостей? А может вообще будешь с них за вход деньги требовать? Единоличник хренов…

— Ну и дура же ты! — от души выпалил Салтыков.

— А ты жлоб, единоличник, капиталист херов! Где тебе понять широкую русскую душу — у тебя душа-то вся давным-давно в деньгах увязла! У тебя же одна корысть на уме, немец-перец-колбаса, купил лошадь без хвоста!

Крепко разругались тогда после этого разговора Салтыков с Оливой. Тогда-то он, в бешенстве выкуривая сигарету за сигаретой, впервые серьёзно задумался о том, что отец, наверное, всё-таки прав, и не стоило бы вообще связываться с нею…

— Поражаюсь, до чего может вообще дойти бабья глупость, — жаловался он Мочалычу, — Видал я дур, но такой…

— Ну, положим, ты сам с этой дурой связался, — ухмыльнулся Павля.

— Да я уж жалею, что связался…

— Так кто ж тебе мешает послать её?

— После Нового года и пошлю, — заверил Салтыков.

— А почему не сейчас?

Салтыков ничего не ответил и лишь затянулся сигаретой. Однако проницательный Павля понял, о чём промолчал его приятель.

— Что ж, значит, не мозги в бабах главное. Умная-то баба она сама любому мужику поперёк глотки встанет…

— Павля, ну о чём ты говоришь? Это не тот случай…

— Да нет, как раз тот самый. Ты вон летом тогда отмочил так, что мы все тут ф шоке пацталом валялись. Помню, даже Димас Стасу Кунавичу в армию написал о твоём подвиге…

— А Стас чё ответил?

— Ну чё Стас мог ответить? «Я, говорит, конечно, знал, что у Оливы мозгов маловато, но, выходит, у Салтыкова их ещё меньше…»

— Да уж, Стас за словом в карман не полезет…

— Ты, однако, смотри, — предупредил Павля, — Так ведь доиграешься когда-нибудь.

— Нуу, Павля! Мороза бояться — ссать не ходить. Так что не ссы, Капустин, поебём — отпустим!

И приятели дружно загоготали.