Жара в Архангельске-2

Встреча с Оливой через полгода произвела на него неизгладимое впечатление. Когда он увидел её, осунувшуюся и бледную, полулежащую на скамье у автобусной остановки, словно что-то кольнуло у него внутри. Тассадар увидел в ней отражение самого себя, надломленного предательством и болью. И тогда он понял, что не всё в жизни для него так уж потеряно, и он ещё сможет кому-то помочь. И тогда же, гуляя с ней около залива и одалживая ей свой плащ, ему показалось, что если он не укроет её и не согреет — она без него пропадёт.

…Олива понуро сидела в тёмной комнате у окна. У её ног лежал тот же синий матерчатый чемодан, что и полгода тому назад. Зарёванное лицо её, красное и вспухшее как у алкоголички, было более чем некрасиво — оно было страшно, но Тассадар думал об этом меньше всего. Он подошёл к ней и молча сел перед ней на корточки. Кузька и Никки тут же вышли из комнаты и затворили за собой дверь.

— Не смотри на меня, — попросила Олива, пряча лицо.

— Хорошо, — сказал Тассадар, — Я не буду смотреть, если тебе это неприятно.

Минуты две они оба молчали.

— Ты слышал, что сказал Кузька? — нарушила молчание Олива.

— Что бы он ни сказал, ничто не стоит твоих слёз, — сказал Тассадар, — Хочешь, я выслушаю тебя? Ты говори, а я буду слушать. А потом вместе разберёмся.

И Олива, сбиваясь и путаясь, перескакивая с одного на другое, начала говорить. Тассадар ни разу не перебил её. Окончив свой длинный, сумбурный, сбивчивый рассказ, она заключила:

— Теперь ты видишь, что я плохой человек. Я — барахло, выброшенное на помойку. Всем друзьям в тягость. Лучше бы я тогда умерла…

— Нет, не лучше. Если б ты умерла, это была бы самая большая глупость в твоей жизни.

— Глупость то, что меня спасли, — сказала Олива, — Мне бы не пришлось больше так страдать и унижаться. Теперь я чувствую себя ещё хуже, чем прежде…

— Почему?

— Потому что я несчастный человек.

— А с Салтом ты была бы счастлива? Вспомни: ты когда-нибудь была счастлива с Салтыковым?

— Была, — сказала Олива.

— Когда?

— В прошлом году, на ноябрьские праздники…

— А теперь посчитай, в сумме, сколько по времени длилось это твоё счастье.

— Если в сумме, то… дня три, наверное…

— Вот. А теперь вычти эти три дня из всего срока, пока вы были вместе, — сказал Тассадар, — Сколько останется?

— Много…

— Вот. И это время ты была с ним несчастлива, — подвёл итог Тассадар, — Вот и решай, что больше: три дня счастья, или целый год слёз и страданий. И подумай, стоят ли эти жалкие три дня целого года мучений, а уж тем более — целой загубленной жизни…

— Да, может и не стоят, — сказала Олива, — Но что же делать, мне и с ним плохо, а без него ещё хуже! Как он сказал, что я ему не нужна… — голос её оборвался слезами, — Зачем же и жить тогда…

— Если ты не нужна ему, это не значит, что ты не нужна никому.

— А кому я нужна?

— Мне нужна. Друзьям своим нужна. Миру нужна…

— А мне весь мир не нужен, — сказала Олива, — Салтыков один для меня всё. Я бы, может, всех вас отдала бы за него одного…

Тассадар опешил, словно от удара. Он встал и, не глядя на Оливу, направился к двери.

— Ну, тогда тебе никто не поможет. Даже я.

Олива секунду неподвижно сидела, и только когда Тассадар уже открыл дверь, чтобы уйти, до неё, наконец, дошло, как сильно она ранила его. И ещё до неё дошло быстрее чем когда-либо, что если она сию секунду не остановит его, то действительно потеряет всё.

— Куда ты? — окликнула его Олива.

— Я поеду в Северодвинск, — отвечал Тассадар, — Да и то, не знаю, зачем я сюда приехал…

— Подожди! — Олива схватила его за рукав, — Чёрт с ним, с Салтыковым! Хочешь, я вообще о нём больше никогда не заговорю? Одно твоё слово — и ты о нём больше не услышишь!

Тассадар остановился.

— Я буду рад, если ты забудешь его, но я хочу, чтобы ты это сделала не ради меня, а ради себя…

— А что бы ты хотел, чтобы я сделала ради тебя?

— Просто будь хотя бы, — сказал Тассадар, — Согласна?

— Согласна…

Они обнялись. Олива поцеловала его в губы и спрятала лицо у него на плече.

— Спасибо тебе, — тихо произнёс Тассадар.

— За что?

— За то, что ты есть…

…А город, окольцованный рекой, тихо спал, закутавшись в ночной туман. В этот час почти не ездили машины, не ходили по улицам люди. Лишь по деревянному тротуару улицы Розы Люксембург шумно и весело возвращалась из клуба компания молодых парней.

— Ну чё, может, ещё по пивасику? — спросил Флудман, — На посошок, так сказать…

— Э, не, ребят. Я пас, — Райдер развёл руками.

— А я бы и от водочки не отказался, — подал голос Хром Вайт.

— Смотри, допьёшься, и будешь вон лежать как Салтыков вчера ночью в луже с хуем наружу…

— Это где такое? — поинтересовался Глад, — Чё, в натуре что ли Салт вчера так ужрался?

— А то нет! Реально, упал вчера на улице в лужу и хуй наружу.

— Так-таки хуй наружу?

— Ну чё я, врать что ли буду? — обиделся Райдер, — Мне сам Негодяев рассказал.

— Да Негодяев-то тебе расскажет, ты только уши развешивай, — хихикнул Флудман, — Негодяев да Олива — два знаменитых сказочника у нас в городе.

— Кстати, Олива-то, говорят, с Тассадаром теперь замутила…

— Кто говорит, Негодяев? — заржал Флудман.