Железные франки

Констанция не удержалась, быстро оглядела комнату, словно на покрывале мог лежать забытый котт Раймонда или в углу могли предательски стоять мужние сапоги. Но повсюду валялись только беспорядочные, соблазнительные груды одежд Алиенор: пенились кружева, бесстыже разметались нижние юбки, свисали ленты, шнурочки, распростерлись шемизы, змеились скомканные чулки, пол усеяли расшитые туфельки. Бывал ли тут Раймонд? Лежал ли на этом небрежно застланном ложе? Неизвестно. Но гудящая щека и разбитые губы, саднящие при каждом слове, Констанции не померещились.

Королева сказала обиженным голосом маленькой девочки:

– Мадам, вы все поняли неправильно, я никому не хочу зла. Вы думаете, я легкомысленна и пуста? Вовсе нет. Почему вы так жестоки ко мне? Я ужасно несчастна! Я не могу так жить.

Из ее глаз выкатилась и стекла по щеке слеза, за ней следующая. Алиенор не утирала их. Констанция не знала, что сказать. Оказалось, что не только королева не думала о чувствах окружающих, но и она, Констанция, до сих пор не представляла себе, что это совершенное создание, так высоко вознесенное судьбой, тоже, как каждый смертный, испытывало страдание и боль. Алиенор тут же трогательно сложила ладони и умоляюще зашептала прерывающимся голосом:

– Мадам, помогите мне получить свободу, мне нужна свобода! Я не хочу всю жизнь распевать кансоны, я хочу принять участие в поистине важном. Что-то изменить, совершать великие деяния. Я отвоюю для вас Алеппо.

Она бы непременно тронула Констанцию, если бы княгиня не признала эти отчаянные, прерывающиеся от волнения интонации, которыми этот же голос совсем недавно околдовывал ее мужа.

Непутевая женщина обещала вражеский город, словно перстень с руки. Кто только ни сулил вожделенный Алеппо – Иоанн, Алиенор, Раймонд, – и каждый предусмотрительно заворачивал свой дар в условие, обжигающее протянутые руки. Алиенор оказалось мало, что ее превозносят за красоту, ученость и пение, ей захотелось войти в легенды, завоевать себе славу, и поскольку Людовик оказался жидковат, она решила присвоить Пуатье, чтобы с его помощью въехать в вечность. Констанция вынужденно отдала избалованной женщине свой лучший плащ, своего сапсана и, может, даже супруга, но свой последний подарок – совет – она отдаст добровольно:

– Ваше величество, не меняйте несчастье на унижение. В предбудущий раз, до того, как пересаживаться с мула на жеребца, удостоверьтесь, что седло свободно. Негоже французской лилии валяться в дорожной пыли.

В коридоре толпились любопытные, им не терпелось узнать, чем закончилась встреча соперниц. Констанция отвела шевалье Шатильонского к окну:

– Мессир, вы уверяли, что можете все. – Молодой рыцарь невозмутимо ждал продолжения. – Необходимо увезти королеву, если придется, то даже силой. Напомните Людовику, что женщины прощают все, кроме слабости, пообещайте, что вдали от Антиохии она одумается. Убедите его, что вы можете это сделать. Вдохните в короля собственное мужество. Избавьте меня от нее и просите за это что угодно. Если вы останетесь в Утремере, я позабочусь о вашем будущем, добуду для вас место при дворе моей тетки королевы Мелисенды. Я буду вашей должницей.

Шевалье кивнул:

– Не волнуйтесь, мадам. – И конечно, не удержался от очередной дерзости: – Уверен, мы еще пригодимся друг другу.

На рассвете из приоткрытого окна донесся скрип опускаемого моста, грохот железной двери, отозвались от каменных стен гулкие шаги по плитам, взметнулся ввысь и сразу умолк женский приглушенный вопль. Констанция вскочила и выглянула во двор. Внизу несколько стражей то ли вели, то ли тащили под руки высокую женскую фигуру, запахнутую в знакомый горностаевый плащ. Шествие замыкал Рейнальд Шатильонский. Жалкая, осевшая в солдатских руках жертва, больше не похожая ни на Клоринду, ни на Пентесилею, спотыкалась и все время оборачивалась, как будто ожидала, что кто-то явится на помощь, заступится за нее, вырвет из рук стражников, спасет от опостылевшего мужа. Лицо королевы некрасиво обмякло, словно даже уродство и старость осмелели, едва эта женщина замыслила сбросить с себя защитный сан помазанницы. Заметив в окне Констанцию, она остановилась так резко, что державшие ее пехотинцы оступились, и что-то сдавленно крикнула.

Констанция отпрянула. Уже из глубины опочивальни наблюдала, как стражники затолкнули Алиенор в ожидавший ее паланкин, подхватили шесты и вынесли за распахнутые ворота.

Иисус, сладчайшая Дева Мария, неужто пропащая прелюбодейка могла проклясть верную жену? Констанция избавилась от соперницы высокой ценой: ценой единства с европейским рыцарством, ценой Алеппо, может, даже ценой Антиохии, но если бы Алиенор покинула Людовика ради Раймонда, разве все это не случилось бы? Было бы только еще ужаснее!

Теперь каждая продолжит жить с собственным мужем, Алиенор – с нелюбимым, Констанция – с нелюбящим. Ах, французская королева, пусть вместо славы и подвигов на твою голову обрушится ненависть и измена всех, кого ты полюбишь!