Железные франки

Приведенный хозяином деревни кузнец был сильный юноша, но явно вышел в бой неохотно и боялся. Он жадно пил воду – кружка за кружкой, вытирал лоб, оглядывался, переступал с ноги на ногу и сжимал ладони в кулаки. А седовласый обвиняемый стоял неподвижно, готовый к схватке, чуть расставив руки и смотря на противника из-под густых бровей. Толпа вокруг громко орала. Каждому из соперников дали палицу и щит, и они набросились друг на друга. Старик теснил кузнеца, а тот отступал, пока не оказывался прижатым к ограде, и тогда старик возвращался на середину ристалища. Они бились до того яростно, что стали похожи на окровавленные столбы. Сначала довольные зрители подбадривали бойцов, но спустя час-другой многим надоело, и люди стали терять терпение, требуя, чтобы схватка наконец-то завершилась. Старик устал, а кузнецу помогало то, что он привык без устали работать молотом: ему удалось так удачно стукнуть врага, что тот упал, потеряв сознание. Кузнец тут же рухнул рядом на колени и попытался пальцами вырвать глаза поверженного, но не смог, то ли потому, что не решался, то ли из-за потоков текущей по лицу старика крови. Тогда он поднялся, размахнувшись, изо всех сил ударил поверженного палкой по голове и этим наконец убил противника. На шею трупа сейчас же набросили веревку и оттащили в сторону, где сразу и повесили. К шатающемуся кузнецу подбежали с поздравлениями, кто-то подвел лошадь. Еле живого, победителя посадили в седло и торжественно увели.

Публика со знанием дела обсуждала сражение, и все сошлись на том, что старик, хоть и оказался виновным, но сражался не в пример лучше. Усама и Муин ад-Дин молчали, чтобы не выдать своих впечатлений.

Тем временем солдаты вкатили на площадь громадную бочку, наполнили ее водой из колодца и укрепили над чаном деревянную перекладину. Затем ввели подозреваемого – это был худой молодой мужчина со связанными за спиной руками. Он с тоской озирался по сторонам, словно надеялся на пощаду.

– Его обвиняют в убийстве, – пояснил Раймонд, не отрываясь от зрелища, – и суд водой либо подтвердит его вину, либо оправдает его.

Длинной веревкой юношу привязали к перекладине и бросили в бочку.

– Если он невиновен, он погрузится на глубину, и его вытащат с помощью этой веревки, чтобы невинный не задохнулся. Если же он грешен, то не сможет утонуть.

Пытки франджей так же поражали своей незамысловатостью и отсутствием фантазии, как и все остальные их придумки. С непривычки гости не могли разобрать, тонул ли несчастный, тем более что внутренность чана заслоняли толпящиеся вокруг палач с подручными. Во всяком случае, испытуемый отчаянно барахтался, вызывая у площади злорадный восторг. Не только эмирам было трудно понять вердикт христианского Бога, многие принялись упорно спорить, утонул ли обвиняемый достаточно убедительно или грехи не позволили. Но вскоре он вынырнул, схватился руками за края бочки, принялся с шумом дышать и отплевываться. Все загоготали, аль-Малик Фульк подал знак, на площадь вышел глашатай и произнес приговор. В знак одобрения все захлопали, а сидевшие рыцари еще и затопали ногами по дощатому настилу трибун.

– А что с ним сделают? – поинтересовался Муин ад-Дин у короля Фулька.

– Сейчас ему выжгут глаза, достопочтенный Мехенеддин, не сомневайтесь, – аль-Малик успокаивающе похлопал эмира по рукаву.

Если правосудию франджей, лишенному благословенных указаний шариата, и не хватало здравого смысла, его с избытком искупала молниеносность исполнения. Уже через несколько минут на площади пылал огонь, и палач раскалял в нем кочергу. Раймонд сидел, опершись локтями о колени, невозмутимо спокойный, словно каждый день видел подобное жуткое зрелище и оно ему изрядно надоело, но сидевшая справа от него мадам Констанция ахнула и уткнулась лицом в плечо мужа. Князь приобнял ее, снисходительно улыбнулся женской слабости и продолжал равнодушно взирать на представление.

Юноша стал бешено орать и дико биться, однако несколько стражников намертво держали его за руки и за ноги. Заплечных дел мастер вынул пылающую палку из огня и понес ее к осужденному. Когда он приблизил красное орудие пытки к лицу приговоренного, тот попытался изогнуться, и в его пронзительном вопле зазвучала невыносимая боль, но множество усердных рук стиснуло его голову, как в тисках, и раскаленное железо погрузилось в глазницы, превратив крик жертвы в жуткий хрип и стоны. Даже ненасытные франджи на мгновение затихли, завороженные происходящим. По щекам наказанного текли струи крови, туловище его корчилось в судорогах. Палач неторопливо отошел, ослепленного бросили в телегу и увезли с площади.

Усама перевел дыхание, утер холодный пот со лба и, обретя способность вновь оценивать происходящее вокруг в изящных выражениях, вполголоса продекламировал атабеку пришедшие на ум строчки поэта: