Железный марш

С тех пор эта кровавая невозможная картина неотступно стояла у нее перед глазами и буквально сводила девушку с ума. Катя не могла спать. Не могла есть. Не могла ни о чем думать. Ей повсюду мерещилось окровавленное лицо отца и его закоченевшая рука, судорожно сжимающая так хорошо знакомый Кате кипарисовый крестик. (Это она убедила Игоря Николаевича купить его, когда они вместе посещали храм Гроба Господня в Иерусалиме.)

В таком состоянии она и пришла на состоявшуюся в Троицком в полдень четвертого июня официальную церемонию оглашения завещания погибшего.

Народу было немного. Гроб предварительно удалил из каминного зала всех посторонних и выставил снаружи охрану. Вскрыть завещание и огласить его, дав бумаге законную силу, должен был незаменимый Иван Лукич Сиромаха, персональный нотариус семьи Широковых, пожилой лысеющий мужчина с бегающими мышиными глазками, похожий на проворовавшегося бухгалтера.

Сам текст завещания не вызвал у большинства из присутствующих особого удивления. В сущности, его без труда можно было предугадать. Отвалив изрядный кусок различным благотворительным организациям, среди которых почему-то оказался и захолустный монастырь под Ярославлем, расположенный неподалеку от той деревушки, где родился отец Игоря Николаевича, он поделил все свое движимое и недвижимое имущество на три приблизительно равные части, доставшиеся соответственно всем трем членам семьи покойного завещателя. А поелику двое из них до сих пор числились несовершеннолетними, то временно распоряжаться их долей наследства было поручено молодой вдове, которая и назначалась единственной и главной опекуншей осиротевших Феди и Кати.

Именно этот пункт завещания и вызвал у девушки совершенно неуместную и отчаянную вспышку неукротимого гнева. С пронзительным воплем: «Ах ты стерва! Это ты! Ты его убила!» — Катя набросилась на бедную Елену Витальевну точно разъяренная пантера. И если бы не вовремя подоспевший Гроб, наверняка выцарапала бы своей опекунше глаза. Скандалистку попытались урезонить. Сперва уговорами, а затем более жесткими мерами. Но в девчонку, казалось, вселился бес. С пеной у рта и выкатившимися от бешенства глазами она исступленно вопила, крушила все, что только попадалось под руку, и с какой-то поистине нечеловеческой силой расшвыривала от себя здоровых и плечистых мужиков. Не помогло даже вмешательство дежуривших за дверью охранников.

Побоище продолжалось с переменным успехом до прибытия специальной машины «скорой психиатрической помощи», которую под шумок вызвал Горобец. Четверо санитаров (благо они были настоящими профессионалами) довольно ловко и быстро управились с Катей, вкатив ей лошадиную дозу аминазина. Затем связанную по рукам и ногам, бесчувственную девушку перенесли в одну из комнат, на окно которой была в тот же день оперативно приварена крепкая решетка, и поместили там под замок. Состояние больной было признано очень серьезным. Однако помещать ее в стационар временно не стали, ограничившись домашним лечением. Решить же дальнейшую судьбу Кати в скором времени должна была авторитетная врачебная комиссия из маститых спецов современной психиатрии, которую в срочном порядке собирал Горобец.

Так она и лежала уже второй день, окруженная непроницаемой стеной всеобщего отчуждения и самыми противоречивыми слухами. Время от времени больная приходила в себя. Что-то невнятно бормотала спекшимися губами. И, получив очередной укол благотворных «витаминов», как выражался на своем жаргоне ее лечащий врач, снова надолго проваливалась в беспамятное небытие.

И опять был только песок, песок, песок… И пронзительное жгучее солнце… И мертвая бесконечная пустыня, по которой она брела неведомо куда и потеряв счет времени…

Востряковское кладбище

Был чудесный морозный зимний день, совсем как в знаменитом стихотворении. Светило яркое солнце. От блеска его искристых осколков на хрустящем снегу немного щипало глаза. А холод, что называется, пробирал до костей. Но у них все равно было прекрасное настроение. Хотелось смеяться и чудить. И они смеялись и чудили с тем беззаботным азартом, который обуревает порой семнадцатилетних студентов-первокурсников.

Оба, конечно, сбежали с лекции. Кажется, это была нелепейшая и скучнейшая гражданская оборона, которую им зачем-то читали в университете. Сбежали без всякой цели. Просто потому, что у них было хорошее настроение и не хотелось портить его ни ядерными вспышками, ни химической атакой. Вскочили, чтобы погреться, в подкативший троллейбус и вскоре оказались в Парке Горького.