Желтый караван

— Что ты все сидишь со своим медведем? Ты что, маленькая?! Нельзя! Нельзя же, чтобы Тишкина признали сумасшедшим. Его выпишут когда-никогда, и он все у тебя отберет! Он тебя посадит! А разве с признанием недееспособности мы справимся?! Да у него куча адвокатов! Какой он больной?! Он дал на лапу! Если он сумасшедший, кто здоровый? И я тогда больная! И ты!

— А я? — в дверь всунулся отчим Григорий.

— А ты — здоровый дурак! Закрой дверь!

— А Василий Яковлевич опять не приехал?

— Уйди. Нет, надо же что-то делать! Леля! Девочка! Ну хорошо, надо подумать о самом худшем. Он невменяемый, вы разводитесь. Ты получаешь часть площади, дачу. Он — машину. Или — ты машину? А? Караван? Что? Скажешь, что потеряла? Леля! Надо же было думать! Как ты могла забыть там письмо?! Ну и так тебе и надо! Вот теперь ты поймешь!..

Появилась туча. На западе она стала совсем черной и легла на крыши.

— Будет снег, — сказала Леля, — все станет белым.

— А может, сделать так, что мы им все прощаем? А?! Хотя нет. А может, и уголовного дела нет? Ведь и суток нет. Ты что?! Ты не могла вильнуть перед этим Сережей?! Не могла, чтобы он тебе письмо написал?!

— Ржевского ты не трогай.

— Ох-ох! Да у него баб! — теща сшибла стул. — Да его только помани!

— У него фактически нет семьи. Нет никого. Он честный человек.

— Ох-ох! Еще один честный человек!

— А где первый? — в дверь всунулся отчим. — Наверное, Василий Яковлевич?

— Уйди! Законов мы не знаем! Беспомощные! Мы беспомощные!

— По-моему, вы — сволочи, — сказал отчим Григорий.

— Уйди! Ты идиотка, Леля, так опростоволоситься!

— Дураки и гении говорят правду, правда, Потапыч?

— Да раньше-то! Да Валентина Николаевна звякнула бы! Да и все! Я же была уважаемым человеком!

— Ты была искусствоведом? — спросил отчим. — А сейчас ты кто?

Валентина Сергеевна прихлопнула дверь:

— Да разве я связалась бы раньше с этим Тишкиным?! Куда мы попали? Это же сплошь жулики! Схватились за караван! А?! Портреты первобытных обезьян! Сами…

— Нет, не обезьян, людей, — грустно усмехнулась Леля, — такие они были, по-моему, сильные, прямые. Дрались, так уж дрались, любили, так уж любили…

— Я была уважаемым человеком! Меня боялись!

— Они были одни, среди пустого тогда мира. Люди. Чистый снег, следы зверей. Снежная пустыня. Или дикие травы. Чтобы выжить, надо было быть сильным, прямым, честным. Правда, Потапыч? Чтобы выжить, надо было сильно любить!

— Что ты там городишь?! Уши вянут! Никчемная! Балерина!

— Этот караванчик-то? Историческая ценность? Пускай ушел бы за «бугор»?

Леля включила настольную лампу. В полумраке колыхнулось большое тело Валентины Сергеевны, от него, как круги по воде, поплыли тени.

— А хоть и так! А то тебе что дадут за него?! Здесь?! Это общечеловеческая ценность! Будет ли во Франции, в Германии. Тогда границ не было!

— Был чистый снег, Потапыч! Ладно, иди-ка пока. Я буду собираться.

— Я сказала: я тебя не пущу. Я с тобой поеду! — Валентина Сергеевна уперлась толстыми руками в бока и стала шире двери.

— Нет. Закрой дверь.

— Ты можешь ударить мать?!

— Мать? Нет. Но кого-нибудь, может, и ударю. Выйди, теща!

Леля заперла дверь.

— Отвернись, Потапыч. Сейчас мы, Потапыч, смертную рубаху наденем. Как думаешь, проще было б жить, если б такого Ржевского не было на свете? Эти ржевские нам всю кадриль портят. Вот и… хочешь не хочешь, а надо…

Руки ее закружились вокруг головы — поправляя и улаживая.

— Смотри-ка, сережки-то зеленые идут сюда!

Потапыч смотрел пристально и молча.

— Ну! Не скучай! Может, мне тебя спрятать от греха? Давай-ка на шкаф! Может, я вернусь?

— Ты не имеешь права так поступать! Что ты, сопливая, с ним сделаешь?

— Если я не вернусь к десяти — звони.

— Девочка моя, бедная! Как же…

— Там звонят, — отчим улыбался в дверях, — к нам едет Василий Яковлевич!

— Кто?! — теща протопала к телефону.

— Да, — кивал отчим Григорий, — я хотел бы с ним поговорить. Пора.

— Идиоты! — у тещи колыхался живот и рот был открыт настежь. — О!.. Они выпустили его! Он убежал из больницы! О!.. они предупреждают! Они просят дверь ему не открывать, вызвать милицию!

— Правильно, — Леля вышла в прихожую, — если этот Тишкин приедет сюда, скажите, что я поехала домой.

— О! Он меня убьет! Что я ему скажу?! Ты меня бросаешь?!

Дверь щелкнула.

— Это ужас! Это безумие! Я вырастила хамку! Дрянь! Проститутку! Почему ты позволил ей уехать?! Запри дверь! Окна! Что же будет?

Теща налила себе стакан портвейна.

— Я бы тоже выпил.

В гостиной стоял Тишкин. В странной драной куртке, в пижамных штанах, в тапочках. Отчим Григорий улыбался из-за его плеча:

— Вот и Василий Яковлевич приехал! А я гляжу: кто такой? А это он!

— А я гляжу, — Тишкин кивнул через плечо, — моя добрая супруга уже на моей тачке катается. Чуть не сшибла. Куда это она?

Тишкин подошел к телефону и оборвал шнур.

— Здорово, теща! Стены, мол, тонкие здесь? Но орать тебе не долго. Сначала ты мне напишешь бумажку. Если грамотно напишешь, может, я вешать тебя передумаю.

— Я во всем виновата! Лелечку не трогай!

— Она взяла с собой караван, или мне в вашем бардаке рыться?

— Взяла! Она взяла! Она хочет все уладить!