Желтый караван

— Я хотела убедиться, что этот тип нашел письмо… мать ночью ездила туда… мать уговорила меня все это сделать!.. Нет! Вам я скажу правду! Я сама решила так сделать! Из письма следует, что мы с вами давно в связи. А Тишкин всегда завидовал вам… вашей порядочности. У таких, как он, это бывает. Ненавидел, завидовал и ревновал. Я выбрала себе знатного любовника. В самый раз.

— Я не верю.

— Но это правда… не в оправдание, но есть еще: они — этот ложный следователь и Тишкин, хотели заставить меня провезти за «бугор» одну штуку, стоимостью тысяч в семьдесят.

Она встала. Нансен отскочил, оскалившись.

Сильные ноги, лебединая шея. Певица бога Амона на фоне загоревшегося окна.

— А Тишкин не писал анонимки. Скорее всего, обнаружив письмо, он рассказал этому типу, что я могла проболтаться вам о моей будущей «забугорной» миссии. Тот и пришел к вам, простаку, выяснять, что вы знаете об их планах.

— Да. Он все время намекал на какие-то янтари, подвески, что ли… что-то все — о слонах, крокодилах Я ничего не понял.

— А теперь о письме. Тишкин пытался убить меня при свидетелях, ударил ножом милиционера. Насколько я понимаю, психиатры найдут у него нарушение психики, вызванное, так сказать, личной катастрофой. Фальшивое письмо, которое будто бы написали вы, доказывает, что это состояние у него и его преступление специально спровоцировала я. Будучи материально заинтересованной. Он найдет отличных адвокатов. Они это докажут.

— Но мы же должны быть людьми, Леля! Вопреки хамству! Обязательно! Как же…

— Да. Я дрянь. Еще и дура. Я испугалась Тишкина ночью… не взяла письмо, растерялась… но теперь-то я знаю, что делать. Не думайте обо мне так… я докажу. Я вам все это рассказала, потому что уважаю вас… и чтобы кто-нибудь знал все.

— Я понял. Вы поедете к этому типу. К «Буратино».

— Да. А… верно, похож на Буратино. Я думаю, он ждет. Они обо всех нас судят по себе. Вот вечерком и встретимся. Дождется. Я теперь знаю, что такие, как он, как Тишкин, вообще не должны жить.

— Что я могу для вас сделать?

— Ничего. Запомнить меня. Ложитесь вы спать! На вас лица нет.

Она подошла к окну.

На другой стороне двора три окна пылали. Во дворе жгли мусор и моталась оранжевая тряпка огня. Снеговая туча стекала с крыш.

— Я тоже никогда не задергиваю занавесок. Не так одиноко. Но вот у меня уже вообще не осталось тайн. Не по-женски? А? От вас тайн нет. Я пойду?

Ржевский молчал.

— Вот. Приведу себя в порядок… все приведу в порядок. Правильно?

— Да, — сказал Ржевский, — правильно. Теперь надо все привести в порядок.

Она прошла в прихожую. Стукнула дверь.

Желтая туча стекала с крыш, и двор гас.

Нансен цокал когтями в прихожей.

— Что? Ушла? Хороша девка, говоришь? Говоришь, в милицию обращаться нельзя? Нельзя. Это ее не спасет. Разве что от смерти.

Ржевский прошел на кухню:

— Сейчас мы с тобой черного чаю хлопнем. И будем мы работать. Раз уж нам так девка понравилась. Надо же выручать хороших-то. Кого же тогда?.. Да, а ты видел, взгляд-то у нее какой был? То-то! Я видел. Тогда. Давно.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

— Макар Макарович! Тишкин умирает!

Макар Макарович поднял голову. Голова его была погружена в голубую шапку. Это ему шло — шапка закрывала лысый череп. Рот и нос закрывала маска. На желтом от йода пальце светилась капелька ликвора.

— Преднизолон струйно! — сказала Марина Васильевна. — Быстро!

Тело на изогнутой койке серело, губы теряли цвет.

— И что же Тишкин говорит?

— Говорит, что у него инфаркт и он будет писать жалобу.

— У Орлова пульса нет.

— А ригидность-то вроде только сошла… колите… а от Тишкина отойдите. Скорее успокоится.

— Шестьдесят на сорок… чуть пошло… очки потеют.

— Тянет, тянет! Синюха меньше… рискуем?

— Дышит. Вон кривая пошла. Комплекс есть!

— Все! Держит давление! А я сегодня плохо пункцию сделал. Все вам да вам даешь! Так разучусь.

— Все на комплименты рветесь?

— Идет. Держит давление.

— Ой, я не забуду! Вы тогда подбежали качать, а он, Ростов фамилия, да? Как испугался все равно и сам задышал! У меня руки трясутся, думала — все! А он сам задышал! А…

— Макар Макарович! Тишкину этому сделать чего?

— Кому? А? Ничего ему не надо делать! Все орет?

— Сюда рвется! Грозит, сейчас, мол, приедут два народных артиста, два генерала, два директора…

— Хватит, хватит! Тут не ковчег!

— …и всех нас уволят за то, что он больной, а его, мол, не лечат.

— А как мы с этим парнем! Живет! Сто на шестьдесят! Цианоза нету! А вы позовите, если что. Мы в кабинете. Вот! Рискнули, и пошло…

Макар Макарович читал стихи, доставая их из кармана:

Мир не окончен. Он почти не начат…Кто здесь в толпе смеется? Кто заплачетв смятенье набегающих минут?Где губы те, что завтра позовут?..

— Макар Макарович! Еще новенький. Новенького из приемпокоя привели. А ваш Тишкин-то притих. Курить пошел. Мол, курю только «Кент»! Ничего! «Дымок» курит.

Макар Макарович ткнул желтым пальцем в историю болезни: