Желтый караван

— Я? Я те спою! Мировецкую песню!

И Битый громко запел на ухо Контуженому.

— Мари Николавна родила недавно..

— Шатов! Прекрати!

— Ну? Пою! А что?! Частушка! Вона, вчера дед Каплей частушки офигенные пел! Усохнешь!

— Каплей вчера похоронку получил, — сказала Таня.

— Ну?! Значит, не он. Может, сосед? Пели у них вроде.

— Это не пели.

Мария Николаевна постучала по столу:

— Давайте тихо! Уроки пения развивают музыкальный слух и вообще вкус к искусству..

Тут она отвернулась и замолчала, и видно было сбоку, что она словно что-то быстро глотает и часто моргает. Сашкина «собака» продолжала упорно грызть Австралию — ее «поджаренный», коричневый бок.

Мария Николаевна повернулась и, заслоняя глаза от свечки, всмотрелась:

— Кто… например, знает украинские народные песни?

— Я, — пожал плечами детдомовский Шкелет, — мы до фрицев под Харьковом жили.

— Знаешь «За гаем-гаем»?

— Ну?

— Ну вот. Мы с тобой споем, мы запоем сначала. А потом девочки, — и Мария Николаевна вдруг громко и весело запела: — Ай, за гаем, гаем, гаем зелененьким…

Шкелет и Таня неловко подхватили, а Береженая только раскрывала рот, но потом сбилась и спросила:

— Это вы потому, что вы с Украины? Да, Мария Николаевна?

Петьке стало скучно, и он стал думать о пшеничном супе, что ждал его дома в кастрюльке, и о своих ста пятидесяти граммах ржаного, до которого, дай бог, никто не добрался.

Битый два раза стукнул крышкой парты и уронил «непроливайку», а потом шепнул Хлобыстю:

— А ну, вались в угол! Чего в угол?

— А вона туда! Обморок будто! Не понял? Пока тебя оттирать-то будут, эта ихняя пения кончится! Ну? Да давай не трухай, мож, тебе как в тот раз, настоящего сахара дадут! Ну!

— У меня уже прошло все! Я пять дней не падал!

— Во придурок! Тогда промеж ушей счас! Обратно будет хлобысть!

— Шатов!

— А я чего? Я хотел спросить вот, я руку поднимал! А этот… я хотел спросить, что это за гаем-гаем-то?

— Это за лесом.

— Это когда из-за леса леса темного привезли его огромного?

— Шатов!

— Ну?! А орала — это чего?

— Орала — это пахала.

— Ну и… пускай она пашет, а чего орать-то тут? Разорались! У меня аж весь музыкальный слух засох. Один вкус остался!

Сашина «собака» по-прежнему объедалась румяной Австралией, и Петьке показалось, что и Береженая что-то жует, потихоньку доставая из парты. У них — конечно! Они себе мешок муки наменяли, говорят.

Мария Николаевна ежилась, куталась в пальто. Наконец тень от ее закутанной головы сместилась на боковую стену и нос стал пересекая карту, приближаться к пасти Сашкиной «собаки». Контуженый хихикнул и толкнул Петьку, кивнул на карту. Сашка же словно спал или, может, и правда спал, шевеля во сне пальцами.

— Ну… тогда, — от маскировочной шторы лицо Марии Николаевны было синим (свечу она поставила ближе к шторе) — мы тогда споем песню, которую все знают. Какую, Таня?

— Чайку-выручайку уже спели, — проворчал Битый, — ничего вы спеть не можете!

— Давайте споем «Широка страна моя родная», — серьезная Таня оглянулась на Битого. — А что? Вить! Хорошая песня!

— Да. Все эту песню хорошо знают, — и Мария Николаевна повернулась к карте, на которой от красной линии фронта (кое-как вчера проведенной огрызком последнего Петькиного карандаша) до черного провала на месте Германии оставалось еще полстраны.

Битый криво усмехнулся:

— Эту можно! — и подмигнул Хлобыстю.

Мария Николаевна, Таня и Береженая запели, а потом к ним присоединился Битый:

— Широка кровать моя стальная..

— Шатов! Выгнать?!

— А за что выгнать?! Ну и выгоняйте! А что вы поете? Вы поете, а мы?!

— Может, ты споешь?! Ты же никаких песен не знаешь, кроме хулиганских!

— Одну знаю. Споем, что ли?

— Я ведь тебя сейчас выгоню.

— Не-ка! Не выгоните! Сейчас вот все как запоют! Вот посмотрите! — Битый встал, усмехаясь, и запел сипло и горестно:

— Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!..

Хлобысть, наморщив лоб, смотрел на Битого снизу из-под развалившейся шапки. Битый мотнул головой и ткнул его в бок. Хлобысть усмехнулся и запел тоже. Не все еще знали слова. Битый широко распахивал беззубый рот и размахивал варежкой. Таня глянула на него и запела тоже. Запели детдомовские, глядя в стену перед собой сухими, мудрыми глазами. Запели уже почти все девчонки и неожиданно для себя — Петька. Поднял голову и запел — зашипел потерявший от простуды голос Сашка, старательно и громко, оглядываясь на Марию Николаевну запела Береженая. Мария Николаевна кивала, отворачивалась, подпевала шепотом…

И неожиданно стал слышен колокольчик Дуси, а они еще пели, допевали, разбирая сумки и хлопая крышками парт. И пели еще и в коридоре и, кажется, даже на улице, а Мария Николаевна осталась у свечки одна, все кутаясь в пальто, кивая. А над нею краснел и выступал из мрака короткий злой лозунг на бумажной ленте, перечеркнувшей закоптелую стену

САД

С утра забивает Ефимов гвозди — поправляет обивку двери, потому что Ефимов-сын вчера привел друга. Друг, уходя, понял наконец, что ему не нравится — обивка ему не нравится, — и отодрал кусок. Остальную полезную площадь двери не тронул, учел, добрый человек, вкусы проживающих.