Желтый караван

Джон смотрел на свои очки и иногда — на Мориса. Тени смещались в глазницах.

— Я тебе клянусь, — сказал Морис, — не жалей свою кость! Дауане будет здесь, с вами! И все узнают о нем на юге!

Он облизал кровь с ладоней, поднял бедренную кость Джона и своей «отверткой» стал сверлить ее возле утолщения на конце. Таких костей, наверное, штук двадцать. И обрывков, которыми их можно связать, тоже, может быть, пятнадцать. Канат из костей и веревочек. Ремень можно разрезать вдоль, но он не выдержит.

Ветер уносил коричневые опилки из-под «отвертки». Потом, после полудня, ветер станет дуть из вельда, принося песок и жар.

Время терялось в пустом вельде.

Морис скрепил две кости. Он пропихнул обрывок веревки в дырки и завязал его «тройным морским».

Тень от Ногтя ушла на край пропасти, и ветер задул из вельда. Может быть, их вообще сбрасывали сюда по два, по три? Теперь они все вместе, но без душ, улетевших в небо.

Время улетало.

Морис просверлил двенадцатую дыру. Теперь ладони были у него в кровавых пузырях, они лопались, и Морис облизывал руки. Точил «отвертку» о камень.

Всего костей оказалось двадцать. Остальные сбросил ветер или птицы — черные точки над хребтом. За хребтом лежал широкий и глубокий океан. Морис помнил валы, падавшие на скалы, и стекавшие струйки воды, прозрачную пленку воды на скалах. Джон показывал глазницами в ту сторону.

Морис разгреб песчаный нанос и нашел еще обрывок веревки. Он связал теперь десять костей, потом еще четыре.

Когда он очнулся, над вельдом стоял закат. Морис обмочился во сне, и влага ушла в камни.

— Не выйдет? — спросил он Джона. Череп Джона стал грязно-розовым от заката.

Пальцы не гнулись, ладони распухли. Морис, завывая от боли, сжал рукоять «отвертки».

— Вы мне подарили кости, — сказал он им всем.

Он связал двадцать костей, но уже ничего не видел и лег. Стащил с головы рубашку и накрыл ею плечи.

Всю ночь он пил, а на рассвете проснулся мокрым.

Рассвет стоял прямо перед ним. Камни вокруг блестели. Морис перевалился на бок и стал слизывать росу с камней. В одном месте она стояла в углублении лужицей.

Когда из-за вельда выглянуло солнце, он успел облизать все камни, и только внешняя сторона Ногтя высохла сама.

Морис заставил раздувшиеся ладони собраться в складки и смог взять «отвертку». Остался кусок веревки и тонкие короткие плечевые кости. Таких он связал еще пять.

Он нечаянно столкнул с края одну голову и бессмысленно проследил, как череп, уменьшившись до размеров фасолины, бесшумно раскололся на камнях.

Горизонт был пуст. Черные точки висели над хребтом. День повторялся. Ему стало казаться, что они ошиблись тогда — в скале было не тридцать пять, а двадцать пять метров.

Он распорол брюки и стал сплетать из них веревку. Два метра веревки или чуть больше. Он так поверил, что в скале меньше тридцати метров, что истратил рукава рубашки на укрепление ненадежных связок.

Тень от Ногтя легла на край и соскочила в пропасть. Морис измерил свой «канат», прикладывая звенья к левому плечу и до следующего звена доставая концами пальцев правой руки. Получилось восемнадцать метров. Больше не было ничего.

Морис лежал на животе и смотрел в вельд. Черные камни пустыни шевелились и растекались. Рядом грустно улыбался Джон. Дауане избежал скалы.

Морис лежал, а время летело вокруг вместе с ветром. Солнце шло к закату.

Может быть, надо было сплести из костей и тряпок что-то вроде дрянного дельтоплана? Арифметика подвела. Двадцать костей плюс пять костей… Время улетало. Он ничего не мог успеть, остановился. Ждал, когда пройдет вечер, ночь, роса ляжет на кости и камни, и он, если переживет ночь, будет лизать росу.

Пятнадцать лет назад они пришли из вельда к этому месту. Та деревня за горизонтом, чуть левее точки, где солнце скоро коснется вельда.

Морис перевернулся на спину и стал смотреть в небо. Так же лежали и те пять или шесть скелетов — мордой к небу. Только Джон смотрел, умирая, в пустыню. Он всегда не хотел быть в стаде. Где тот коса из этой деревни, что тоже не хотел быть в стаде? Почему? Небо становилось розовым.

Тот коса и тогда спорил со всеми. Он говорил, что если бы у него были окошки», крюки и тальк, он влез бы на Палец. Где он сейчас и на какой Палец он влез? Тогда был спор и повторялось какое-то важное слово.

Морис смотрел в небо. Слова уходили, душа улетала с Пальца. Потом он перевернулся, оперся на ладони, оставившие на камне куски кожи и кровь, и встал.

Солнце шло к вельду. Тень от скалы протянулась к хребту.

Откуда они тогда подошли?

Морис подполз к обрыву.

Уступ. То забытое слово. Уступ — гладкий камень, отполированный песком рожок в гладкой стене.

До него было от края метров десять.

Морис осмотрел край площадки. Один из выступов на краю, величиной с футбольный мяч, имел что-то вроде желоба у основания.

Морис вдруг понял, что сделает это.

Он ни во что не верил, но сказал:

— Господи! Я хочу вернуться на землю!