Жених панны Дануси

Поэтому сейчас, услышав про траурную ленту на рукаве Ревзара, я побежал к Афанасию Афанасьевичу, помощнику режиссера, который бросил выгодную карьеру адвоката ради безумной службы в театре, был он человек добрый и необычной эрудиции, и я стал его расспрашивать, кто из титанов на этот раз получил ангажемент на небесные роли... Услышав фамилию — итальянский трагик М* — смутился... Афанас Афанасьевич, преданный Мельпомене вплоть до крепостного состояния, понял мои колебания и вскипел, как зеленый чай. Как я могу не знать гениального артиста! Я смиренно попросил просветить меня...

— Трагик М* десять лет как покинул сцену, — начал рассказ Афанасий Афанасьевич с неподдельным энтузиазмом и пиететом. — Среди его ролей — и Отелло, и Родриго, и Дон Карлос... Но самая любимая роль, которая принесла ему славу — Гамлет. Говорят, он всю жизнь оттачивал ее, что-то менял, добавлял... Пан Ревзар, счастливчик, видел его в этом спектакле. Мне не довелось... Бедный, бедный М*... Да, юноша, артист должен платить высокую цену за свое вдохновение. Боги не простят тем, кто изъясняется их словами на земле. Не хотелось бы мне об этом рассказывать... Великие мира сего должны оставаться в памяти нашей в блеске и величии. Но... Что ж, тебе полезно знать... В последние годы у М* развилась нервная болезнь. Что-то вроде каталепсии. Он неожиданно впадал в паралич, становился, как кукла... И никакие врачи не могли вывести его из этого состояния. Но однажды нашли рецепт: оказывается, М* могло привести в сознание созерцание спектакля "Гамлет"... Но только тогда, когда его любимую роль особенно скверно исполняли. Правда, со временем это действовало все слабее. Жена и дочь, последняя, кстати, сама прекрасная актриса, к каким только врачам не обращались. Говорят, незадолго до смерти возили больного, несмотря на военные события, в Москву. Наверное, и через Минск проезжали. Эх, если бы я об этом вовремя узнал — посмотреть на великого М*!

Афанасий Афанасьевич остался горевать, а я тихонько ушел... Слава Богу, у меня хватило юмора посмеяться над ситуацией... Хотя рана на самолюбии оказалась болезненной. С надеждой на богатое наследство или премьерство в известном театре я распрощался... Зато владею итальянским языком и французской борьбой. Не говоря уже об умении метко целиться в жестяных уток.

История, рассказанная Владом, заставила всех искренне расхохотаться и на некоторое время забыть тяготы.

— А я думала, ты такой самовлюбленный премьер, — с неожиданной прямотой сказала Зося. — Знаешь, а ты, наверное, больше понравился бы мне в то время, когда был наивен и верил в чудеса.

Влад онемел и отвернулся к окну, видимо, чтобы никто не заметил, как краска прилила к щекам... А Дорота с преувеличенным равнодушием заговорила, гладя тонкими пальцами обычную фарфоровую чашку, словно это был котенок.

— А я видела тебя, Влад, в роли Ариэля в пьесе "Буря"... Это было... здорово.

Влад со вздохом произнес:

— Было один раз. Заболел исполнитель, вот меня и одели в золотистый парик и белый хитон... Половину слов не знал, суфлер чуть не надорвался, шепча. Ну и ария, конечно... Лучше не вспоминать.

— Ну почему ты так о себе? — в голосе Доротеи звучала неподдельная боль. — Я после три раза бегала на тот же спектакль, чтобы тебя увидеть. Но были уже другие исполнители.

Зося фыркнула, как рассерженный котенок.

— Ну, Доротка, а я все думала — почему ты меня на этот занудство таскаешь...

— Если занудство — так чего не отказывалась? — Дорота поджала губы и от этого еще больше стала похожа на викторианскую классную даму.

— Почему не отказалась? — медленно переспросила Зося и мечтательно откинулась в кресле. — Потому что... потому что... я была дочерью швеи, у которой твоя мать заказывала бархатные платья и кружевные блузки, и без тебя попасть в театр, да еще в партер — это было мне не по деньгам.

Дорота густо покраснела.

— Зося... Разве между нами когда-нибудь возникали такие... вопросы? Как сегодня говорят — классовые? Да мне никогда в голову не приходило, что я в чем-то... другая...

— А жаль, что не приходило, — в голосе Зоси вдруг зазвучало что-то жесткое. — А вот мне приходилось часто думать о подобных вещах... Например, чтобы никто в классе не заметил, что у меня единственной не тонкие, шелковые, как у вас, а старые вязаные чулки.

— Девушки, не ссорьтесь, — вмешался пан Белорецкий. Но тут же подал голос Ной.

— А никуда от классовых вопросов не денешься. Потому что революция всех сравняет. И тем, кто должен что-то потерять, тяжелее других... Посоветую одно: не стоит жалеть о том, что было.

Дорота проговорила:

— Разве мне жалко? Если бы здесь устроили что-то достойное, да ради белорусского дела... Я бы с радостью сама отдала этот дом. Но здесь будет какая-то очередная контора.

— Не "какая-то", а комитет по делам образования! — с вызовом проговорила Зося. Влад выразил общее недоумение:

— А ты откуда знаешь? Работать там, что ли, собралась?

— А почему бы и нет? — Зося осмотрела всех зелеными дерзкими глазами. Пан Белорецкий медленно проговорил: