Жених по объявлению

Жена отмолчалась. Ей хотелось возразить, сказать, что и вчера, и позавчера она не ходила на работу, кому это понравится? Ну, раз отпустили, два, а дальше-то кто за нее работать будет? Папа Карло, что ли? Хорошо, еще директор такой, а другой бы давно уже показал на дверь, и попробуй потом найти работу при такой-то вакханалии в стране. Еще много чего такого хотелось сказать Марии, но она пересилила себя.

— Ладно, — выдавила из себя и принялась протирать тарелки.

— Вчера хоть что-нибудь говорила?

— Как мумия лежала.

— Что, и пить даже не попросила?

— Я сама попоила из ложечки. Есть отказалась, молча отпихнула тарелку.

— Может, ты ее чем-то обидела?

— Да, конечно! Мою, стираю, убираю, кормлю — как за это не обидеться?!

— Я не о том. Можно все это делать и обидеть. Сказать что-то обидное или даже скривиться.

— Нет, я с улыбочкой реверансы делаю: не угодно ли откушать? — входила в роль Мария. — Ты пришел, переспал и ушел, а я с горшками да тряпками, и еще должна улыбаться?! Почему бы тебе самому не посидеть с нею, ты же ее сын и знаешь, что недолго ей осталось жить, вот бы и побыл последние часы с близким тебе человеком.

— Но я же работаю!

— А я не работаю? Кстати, от прогулов недополучаю больше, чем ты.

— Да не об этом же речь! — нервно махнул рукой муж. — Меня просто не отпустят. Столько работы, самый сезон. Бьют машины налево и направо, а я один, кто может варить тонкостенные металлы.

— А я одна бухгалтер! Вообще одна на всем предприятии!

— Ладно, хватит. Поговорю с директором, может, отпустит дня на два-три.

Директор скривился, как хины пожевал. Он долго и изучающе смотрел на своего рабочего в грязной, с прожженными дырами робе, щуплого, с некрасивым лицом человека, хотел что-то спросить, да передумал, видать.

— Скажи Олегу, — сказал он, почти не раздвигая губ, — пусть даст тебе из срочного на сегодня и завтра. Сделаешь сегодня — можешь не приходить до понедельника.

— Что там у тебя еще случилось? — спросил Олег и тоже скривился не лучше директора. — У нас работы до макушки, а тебе гулять приспичило.

— Не гулять я, а с матерью плохо, — виновато переминался с ноги на ногу Василий.

— Без матери плохо, а с нею хорошо, — Олег, как и директор, окинул Василия брезгливым взглядом.

— Конечно, — льстиво заулыбался Василий, — это так, но…

— Короче, вон те две тачки, — кивнул Олег в сторону двух мятых иномарок, — сделаешь, и уходи.

— Да там на неделю работы! — захлебнулся от возмущения Василий. — Да это же…

— Это твои проблемы. — Олег повернулся спиной и пошел к другой группе ремонтников, копошившихся у когда-то шикарного БМВ. Василий сделал нерешительный шаг за ним, но махнул рукой и полез за сигаретами.

— Ни хрена себе! — присвистнул он, подойдя к машинам. — Крыло, дверца — пустяк, а с рамой пое… возиться да возиться!

Вторую, «Ауди 80», пнул сердито.

— Сволочи! — выругался он, и трудно было понять, кому адресовано это слово — директору с его замом Олегом, хозяевам машин, самим машинам, оказавшимся здесь не вовремя.

Грел, плавил, варил, выправлял искореженное железо Василий без обеда и перекуров. Сосало под ложечкой, темнело в глазах, хотелось пить, но Василий, как прикованный к скале самурай, не отходил от аппарата, не выпускал из рук горелки.

— Эй, кунак! — окликнул его Мишка Хмыз, закадычный дружок и спец по движкам. — Никак на вахту коммунизма заступил? Оторвись на часок, пойдем, перекусим.

— Некогда, — ответил Василий, не снимая маски и не отводя язычка пламени от жести. — Работы на неделю, а я должен сделать за один день.

— Что за спешка?

— Мать помирает. Пошел отпроситься на два дня, а они, рады случаю, подкинули мне эту рухлядь и сказали: не сделаешь — не пойдешь. Сволочи! За сотню баксов готовы шкуру с живого содрать! Себе охапками гребут, заразы!

— Тихо ты! А то и этого не будет, — шикнул, оглянувшись, Мишка.

— Не будет и не надо. Пошли они все! Хозяева земли, мать их!

— Успокойся. Давай лучше я тебе помогу. Говори, что делать.

— Ничего не надо. Увидят, еще хуже будет, скажут, других от дела отрываю, добавят еще какой-нибудь гадости.

— Так сейчас же перерыв. В свое время что хочу, то и делаю.

— Все равно не надо. Сам справлюсь.

Василий погасил горелку, закрыл вентили, устало прислонился к стене, достал сигарету, прикурил от сигареты Михаила.

— Сколько лет матери? — спросил Мишка.

— Шестьдесят три.

— Совсем еще не старая. Моей примерно столько же, бегает еще. Стопочку может пропустить — и ничего.

— И она была ничего. А потом что-то случилось. С печенью что-то. Желтая какая-то вся сделалась. Врачи сказали: скоро, а прошло уже полгода. Но теперь и я уже вижу, долго не протянет: день-два…

Домой Василий пришел поздно вечером, осунувшийся, черный от усталости.

— Позже уже никак нельзя было? — упрекнула Мария, соблюдая осторожность. — И обед весь принес обратно…

Василий молча помыл лицо, руки, долго тер шею полотенцем, причесал всклокоченные волосы, тяжело сел на свое место за кухонным столом.

— Отпустили до понедельника, — сказал он, отламывая корочку хлеба и обмакивая ее в соль. — Пришлось пахать без обеда.