Жених по объявлению

«О чем мне с ними говорить? — напрягал мозг средней руки экспедитора Авоськин. — Не о перевозках же занюханных кур и уток, о певцах каких-нибудь модных надо говорить. А что я могу о них рассказать, если сразу вырубаю телевизор, как услышу их овечье блеяние? Может, об этом, как его… Трушкин, что ли? Нет, не Трушкин. Трушкин кто-то другой, он не поет, он что-то другое делает. Зиганшин? Опять нет. Зиганшин это тот, что сапоги съел в океане. Давно это было. Вертится на языке, а вспомнить — ни туда ни сюда. Маленький такой, юркий, как мышь, про коней еще поет. «Сивогривого коня поила милая моя»… «Ямщик, не гони лошадей»… Нет, таких песен он не поет, кишка тонка. А если он не поет, то какой он певец, что о нем говорить?! Может, про того, с косичкой? Он еще кричит: «Корнет Оболенский! Налейте вина!» Сам, что ли, не может налить, да и стоит ли об этом так кричать? Как его фамилия? Вот «звезды» пошли — не вспомнишь и под дулом пистолета! То ли дело был Шаляпин, была Русланова… Не называл их никто «звездами», а пели как?! Их записывали на какие-то глиняные лепешки, и все равно звучит как! Заслушаешься! Наплачешься! А эти… зайки. Хрен с ними. Про Кобзона что-нибудь сморожу, а еще лучше совру, как с Машей летели в одном самолете, и она всю дорогу, скажу, коньяк дрызгала и рюмками в пассажиров, скажу, кидалась, а потом задрала юбчонку и уснула попкой кверху. В это точно поверят».

Утром, сразу после завтрака, Авоськин достал чистую толстую тетрадь, повертел ее, покрутил и написал на обложке: «Дневник», — снизу: «2010 год. Десятилетие Нового Века».

— Что это вы, Михаил Васильевич, собираетесь делать? — как злой дух, напомнил о себе сосед, колдуя над чайником. — Уж не письмо ли жене с покаянием?

— Дневник буду вести. Прочитал в одном журнале, что культурные люди должны писать дневники.

— Так то ж культурные! — пропел Иван Васильевич. — А нам-то он на кой ляд, осмелюсь вас спросить?

— Попробую. Попытка не пытка. Авось…

Авоськин открыл первую страницу, почесал за ухом и написал: «9 февраля. Среда. — Подумал еще и дописал: — Плюс-минус 1 град. Туманно и сыро. Промочил ботинки насквозь, потому что старые. — Посидел, уставясь в окно, продолжил: — Нахожусь в санатории «Зеленый Бор». Очень хороший санаторий. Кормят хорошо, даже дают по вечерам кефир, а в обед — по яблоку, на большие праздники, говорят, дают даже по мандаринке. Здесь много озер. Два. Одно с восточной стороны, другое справа. Есть лес сосновый, должны быть грибы, но сейчас их нет. Много отдыхающих, как молодых, так и старых. Молодые женщины и пожилые мужчины ходят парами, а молодые мужчины рыскают в одиночку, они нахальны и их почему-то любят женщины средних лет, каких любил Бальзак, их еще называли бальзаковками. — Посмотрев внимательно на соседа, разливающего чай по стаканам, написал: — Сосед попался мне хороший. Только громко храпит и ногами во сне дрыгает, а так ничего. Женщины все одинаковые. Пирожки, что дала жена в дорогу, все съели, хвалили те, что с капустой. Завтра начну писать отчет».

Не успели допить чай, как пришли Галочка с Валечкой. Много смеялись по поводу вчерашнего вечера. Галочка запросто обращалась с Авоськиным, называла его милым и Мишей, Авоськину это льстило, и он вел себя развязно, совсем как заправский сердцеед. Иван Васильевич достал откуда-то бутылку вина, Валентина обняла и громко чмокнула его в блестящую лысину, он хлопнул ее пониже спины. За столом Галочка уселась на колени к Авоськину, обняла его за шею и попросила еще раз рассказать, какие самолеты он испытывает и не страшно ли ему одному в черном небе? На это Авоськин воздел руки и попросил:

— Девочки, давайте договоримся: о работе ни слова! Ну ее! Мы приехали отдыхать! Эти самолеты… крылышки, синие ноги… — Авоськин передернул плечами, вспомнив запах залежалых кур и уток.

На обед не пошли, на ужин тоже. Авоськин два раза наведывался в поселковый магазин за речкой, так что припасов в номере было достаточно.

На следующий день в дневнике Авоськина появилась странная запись: «Гаврила — очень хороший парень, с таким можно жить долго и счастливо, хотя стряпать пирожки и готовить ничего не умеет, сама в этом призналась. С отчетом что-то не получается: то процедуры, то еще что-нибудь мешает. Начну завтра».

Пришли Галочка с Валечкой, принесли две бутылки пива. Иван Васильевич мотнул головой и Авоськин смотался в магазин за речкой. К врачу и на процедуры решили и сегодня не идти, успеют и завтра.

На следующее утро Авоськин, вспоминая буквы, писал с большим мозговым напряжением: «Гаврила — отличный парень, и песню понимает, не то, что некоторые. Почему я не встретил его раньше? Лучше бы я стряпал ему пироги и чистил рыбу, чем жить так, как я живу, совсем без радости и песни. Все прекрасно, только мало денег. Пожалуй, нельзя больше тянуть с отчетом. Сегодня вечером, в крайнем случае — завтра утром, займусь им».