Пришла одна Валечка, много говорила, скрывая что-то. Сказала, что Галочка уехала к больной маме. Иван Васильевич боднул головой застоявшийся воздух, и Авоськин принес бутылку горькой настойки и кильки в томате. Разошлись скучно. Предчувствуя неладное, Авоськин, сморщив пятнистую кожу лба, тут же стал выводить корявые строчки: «Сегодня 15 февраля. День Валентина. День Любви, так сказать. А Гаврилы все нет. Ему, наверное, с нами неинтересно. Надо позвонить Дусе, поздравить ее и попросить денег. Сосед разрешил пользоваться его мылом и пастой «Колгейт», она получше будет нашей «Хвойной». Хороший он человек, вот только бы еще не храпел и не рассказывал долго о своих внуках. Но ничего! Через неделю он уезжает. Заняться, что ли, отчетом? Только не сегодня».
Еще через неделю, поднаторев в письме, писал, старательно выводя буквы: «23 февраля. Среда. День защитника, а отметить нечем. Гаврила и Валентин теперь дружат с другими. Уехал сосед. Пасту забрал, а обмылок оставил. Жена обещала прислать денег и пирожков с водителем автобуса, надо бы уточнить дату и номер автобуса, но не на что позвонить. С отчетом пока глухо. Займусь, как въедет новый сосед».
«25 февраля. Пятница. Светит солнышко на небе ясное. Петь даже хочется! Въехал новый сосед, говорит, что только что вернулся из плаванья подо льдами. Я показал ему примечательные места, у магазина встретили совершенно случайно Гаврилу с Валентином. Зашли к нам, попили чайку, того-сего. У соседа должны быть хорошие бабки — подводникам наверняка платят больше, чем экспедиторам. Гаврила с Валентином, думаю, от нас теперь не уйдут. Об отчете даже говорить некогда».
«29 февраля. День какой, не помню, и спрашивать никого не буду. На улице мразь. Пакостный день. Гаврила опять ушла к другим, там крутые приехали, шашлык жарят, аж здесь пахнет. У соседа не так уж и много было денег, и подо льдами никакими он не ходил, вчера проговорился, что вахтером у бизнесмена работает. Вчера пили вдвоем горькую настойку, и он проговорился. Закусывали леденцом, в кармане завалялся. От жены ничего нет, ни денег, ни пирожков. Да что с нее взять, если она песне на горло может наступить! На процедуре вчера чуть не утонул в ванне, хорошо, что сосед оказался не глухим, каких тут каждый второй. Он услыхал бульки, и меня вытянули. Зачем только он это сделал, кто его просил вмешиваться в чужую судьбу! Вчера же в библиотеке взял книгу, «Ревизор» называется, думал, справочник бухгалтера, а оказалось, это Гоголь когда-то еще давно написал. Опять не повезло отчету».
«2 марта. Четверг. Солнышко. Весна в окно стучится, как кто-то из умных написал. Наверное, Пушкин — кто еще, не нынешние же с их репами. Птички поют-заливаются на все голоса, а дятлы, как заправские барабанщики, играют-перестукиваются в прозрачном лесу. Снег у озера с оттенком голубого, наст держит, как бетон. Редкие рыбаки на льду, как большие кочки, неподвижны и молчаливы, дремлют, наверное, после вчерашнего на солнышке. Получил от жены маленько денег и пирожки с повидлом, лучше бы с капустой. Когда я шел с посылкой, навстречу попался Гаврила, помятый весь какой-то, я сделал вид, что у меня шнурок развязался, а она все заглядывала и ждала, что позову. Так ей и надо! Пускай знает, как друзей предавать в тяжелую минуту. Валентин — это да! Это настоящий друг, даже в несчастье! Когда совсем было плохо, то он сдавал бутылки, какие мы собирали с соседом-»подводником». Подледником. Подснежником. А Гаврила не тот человек, даром, что посимпатичней Валентина, особенно ноги у него, а вот душой он не тот. Да Бог с ним, чего сейчас о нем говорить, если завтра мне уже уезжать. Об отчете не стоит и говорить, да и калькулятора уже нет, на деньги за него купил своей Дульсинее подарок — глиняный горшочек под картошечку с грибочками в духовочке. Ждет, знаю, и пирогов всяких уже напекла, моя ненаглядная».
Назавтра, отъезжая от корпуса на санаторском автобусе, Авоськин увидел в окно, как сосед — «подледник» волок тяжелый чемодан и сумку. Рядом с ним важной походкой вышагивал полный мужчина в шляпе, дубленке и в синих спортивных брюках с одной красной штаниной. Сосед рассказывал что-то веселое попутчику, заглядывая ему в глаза. На развилке дорог они повернули в сторону магазина. Куда дальше они пошли, Авоськин уже не видел, потому что автобус, фыркая непрогретым двигателем, увез его за угол серого здания.
«Бог с ней, с этой песней, — подумал Авоськин, прижимая к груди подарок жене — перевязанный голубой лентой горшок. — Зато какие пироги она печет!»
Она лежала в постели иссохшая, пожелтевшая, отрешенная. Ее, казалось, ничто не интересует, ничто не волнует.
Сын, перед тем как уйти на работу, зашел к ней, постоял рядом, хотел что-то сказать, и передумал.
— Ты сегодня не ходи на работу, — попросил он жену, хлопотавшую у тазика с посудой. — Она совсем плоха. Если что — сразу звони мне.