Жены и дочери

Синтия промолчала, но решительное выражение ее лица никуда не исчезло и тогда, когда Молли, наконец, заговорила:

— Синтия, подумай о нем! Ты разобьешь ему сердце!

— Нет, — возразила та, — ничего подобного. Но даже если и так, я ничего не могу изменить.

— Все эти сплетни скоро стихнут, — попыталась убедить ее Молли, — а когда он узнает правду из твоих уст…

— Из моих уст он никогда не услышит ни слова правды. Я не люблю его настолько, чтобы унижаться до извинений и умолять о прощении. Признание способно стать… нет, не назову его приятным, но способным облегчить душу и ум, а не унижением в обмен на прощение. Не могу выразить. Единственное, что знаю, причем знаю твердо и готова следовать убеждению…

Она так и не договорила, но буквально через пять секунд матушка заметила:

— Думаю, фразу надо закончить.

— Не могу даже представить, как объяснить все Роджеру Хемли. Не вынесу, если он будет думать обо мне хуже, чем думал раньше, каким бы наивным ни было его суждение, а потому предпочту больше никогда с ним не встречаться. Правда заключается в том, что я его не люблю. Отношусь с симпатией, уважаю, но выйти замуж не готова. Я написала ему об этом и сразу почувствовала облегчение, поскольку неизвестно, когда и где письмо его застанет… И старому мистеру Хемли тоже написала.

Когда мистер Гибсон вернулся домой, после прошедшего в молчании обеда Синтия попросила о разговоре наедине в приемной, где подробно изложила ту историю, которую несколько недель назад открыла Молли, а закончив, неожиданно попросила:

— Теперь, мистер Гибсон — я по-прежнему считаю вас другом, — помогите мне найти дом как можно дальше, где сплетни и пересуды, о которых постоянно твердит мама, не смогут меня найти. Наверное, неправильно ждать от людей снисхождения, но я такая, какая есть, и другой не буду. Вы, Молли, местные… все чего-то от меня ждут. Не могу существовать в такой атмосфере. Хочу уехать и стать гувернанткой.

— Но, дорогая Синтия, рано или поздно Роджер вернется, и ты сразу окажешься за каменной стеной.

— Разве мама не сказала, что я решительно порвала с Роджером? Сегодня утром сообщила об этом и его отцу: письмо должно дойти уже завтра. Если сам Роджер когда-нибудь получит то письмо, которое отправила ему, я буду уже далеко: может быть, даже в России.

— Глупости. Помолвка, подобная вашей, не может быть расторгнута иначе, чем по взаимному согласию. Не освободившись, ты лишь доставишь другим много боли. Пройдет месяц, и сама передумаешь. Как только успокоишься, обрадуешься поддержке такого мужа, как Роджер. Да, ты виновата, поскольку сначала повела себя глупо, а потом неправильно, но ведь вовсе не обязательно, чтобы муж считал тебя безупречной?

— Нет уж: я хочу, чтобы супруг думал обо мне именно так, — уверенно заявила Синтия. — Поскольку я совсем его не люблю, даже не представляю, как буду просить у него прощения, словно напроказивший ребенок.

— Но ведь ты же стоишь передо мной и ожидаешь милости!

— Да, но вас я люблю, и часто говорила об этом Молли. Я с ужасом думаю, как Роджер стал бы судить меня по своим высоким законам, которые совершенно мне не подходят, и, в конце концов, милостиво простил.

— Да, в таком случае ты поступила правильно, разорвав помолвку, — глубоко вздохнув, проговорил мистер Гибсон. — Бедный парень! Но ничего, страдание только закаляет. У него крепкое надежное сердце, так что справится.

На миг своевольное воображение Синтии устремилось вслед за исчезающим сокровищем: любовь Роджера показалась утраченной драгоценностью. И все же она понимала, что не вправе владеть высоким чувством во всей его полноте и страстной чистоте. После того как опорочила и растоптала обожание, собирать жалкие крохи не было желания. Однако впоследствии, с течением лет, когда было уже слишком поздно, она часто пыталась проникнуть в непостижимую тайну «того, что было бы, если бы…».

— И все же подожди до завтра: утро вечера мудренее, — посоветовал мистер Гибсон, хотя пользы от этого и не чувствовал. — Те ошибки, которые ты совершила, поначалу были всего лишь детскими оплошностями, но привели к большой лжи.

— Не пытайтесь определить оттенки черного, — горько заметила Синтия. — Я не настолько глупа, чтобы не знать это лучше всех. А что касается моего решения, то осуществила его сразу. Роджер не скоро получит мое письмо, но надеюсь, что рано или поздно все же получит. Думаю, и сквайр Хемли не расстроится. Ах, сэр! Если бы я росла в других уловиях, то наверняка мое сердце не было бы таким холодным и злопамятным! Нет-нет, утешать меня не надо, не смогу этого вынести. Всегда мечтала о восхищении, поклонении, добром отношении. Эти злые сплетни коснулись даже чистой, ни в чем не повинной Молли! Да, жизнь действительно безжалостна.

Синтия склонила голову на сложенные руки — как подумал мистер Гибсон, устав телом и разумом. Решив, что увещевания ничего не изменят, он вышел из комнаты и позвал грустно сидевшую в уголке Молли.

С нежностью девушка обняла подругу, прижала голову к груди и пробормотала, поглаживая по волосам, словно мать, утешающая ребенка.