Жены и дочери

– «Дурного»! – повторил он горько. – Ничего дурного? Что же, мне придется это как-то вынести. Матери твоей нет в живых. Это единственное утешение. Так, значит, это правда? А я-то не поверил, совсем не поверил. Посмеялся над ними втайне за легковерие, а оказалось, что слишком доверчив как раз я!

– Папа, я не могу рассказать тебе все. Это не моя тайна, в противном случае я бы давно тебе открылась. Ты когда-нибудь еще пожалеешь… Скажи, разве я когда-нибудь тебя обманывала?

Она попыталась взять его за руку, но он надежно упрятал их в карманы, не отрывая глаз от узора на ковре.

– Папа, – повторила она умоляющим тоном, – я когда-нибудь тебя обманывала?

– Откуда мне знать? Все это я узнал из городских пересудов. Не представляю, что еще может выйти на свет!

– «Городских пересудов»! – с отчаянием повторила Молли. – Но какое городу до этого дело?

– Город не устоит перед искушением смешать с грязью имя девушки, которая пренебрегает элементарными правилами приличия и благопристойности.

– Папа, почему ты так суров? Я пренебрегла правилами приличия? Я сейчас скажу, что именно я совершила. Сперва я встретила мистера Престона случайно, в тот вечер, когда ты высадил меня на Кростонской пустоши, и в тот день с ним было еще одно лицо. Я встречалась с ним еще раз, на сей раз по сговору, в парке Тауэрс, и в этот раз мы были вдвоем. Вот и все, папа. Ты должен мне поверить. Больше я ничего не могу объяснить. Просто поверь мне.

Он не мог не смягчиться от этой речи – столько правдивости было в тоне его дочери. Однако минуту-другую он не шевелился и не говорил. Потом поднял на нее глаза – впервые с тех пор, как она признала, что, по крайней мере с внешней стороны, пятнающие ее слухи правдивы. Она страшно побледнела, однако на ее лице лежал отпечаток той последней искренности, которая является перед смертью, когда истинное выражение более не искажено сиюминутными масками.

– А письма? – спросил он, будто ему стыдно было допытываться далее.

– Я передала ему одно письмо, написанное до последнего слова не мною, – я даже полагаю, что это был просто конверт без всяких посланий внутри. Передача этого письма и два упомянутых мною разговора – ими и ограничивается все мое общение с мистером Престоном. О папа! Что же они такого наговорили, что смогли тебя так огорчить?

– Не важно. Того, что ты натворила, Молли, достаточно, чтобы начались пересуды, – так уж устроен мир. Ты должна рассказать мне все. Тогда я смогу пункт за пунктом опровергнуть все слухи.

– Но как ты их опровергнешь, если, по твоим же словам, той правды, в которой я только что созналась, достаточно, чтобы обо мне пошла молва?

– Ты утверждаешь, что действовала в интересах другого лица. Если ты откроешь, что это за лицо, если расскажешь всю правду без утайки, я сделаю все, чтобы защитить и ее честь – ибо я не сомневаюсь, что речь идет о Синтии, – одновременно оправдывая твою.

– Нет, папа! – проговорила Молли после недолгого размышления. – Я сказала тебе все, что имею право сказать, все, что касается непосредственно меня. Я дала слово не разглашать остальное.

– Тогда пострадает твоя репутация. Это неизбежно, если не предоставить исчерпывающее объяснение тому, в чем была цель этих тайных встреч. Собственно, меня подмывает заставить Престона самого рассказать все до конца.

– Папа! Я умоляю тебя снова: поверь мне. Если ты спросишь мистера Престона, скорее всего, он расскажет тебе всю правду, но именно ее я и пытаюсь всеми силами скрыть, ибо, выйдя на свет, она принесет тяжелое горе нескольким людям, а ведь с историей этой уже покончено.

– Только не с твоей ролью в ней. Мисс Браунинг специально послала за мной нынче вечером, чтобы рассказать, какая о тебе идет молва. Из ее слов следует, что ты окончательно утратила свое доброе имя. Ты даже не представляешь, Молли, какой малости достаточно, чтобы очернить девушку навеки. Я с трудом вынес ее рассказ, хотя тогда и не поверил ни единому слову. А теперь ты заявляешь, что почти все в нем правда.

– Но, папа, ты же мужественный человек. И ты мне веришь, правда? Мы как-нибудь переживем эти слухи, не бойся.

– Ты не представляешь себе всего могущества злых языков, дитя мое.

– О, вот ты снова назвал меня «дитя», и теперь мне ничего не страшно. Милый, милый папа, мне кажется, самое лучшее – не обращать внимания на эти кривотолки. В конце концов, вряд ли люди судачат со зла. Уж мисс Браунинг-то точно нет. Они постепенно забудут, какого слона раздули из незначащей мухи, а если и не забудут, ты же не заставишь меня нарушить клятву?

– Наверное, нет. Но мне трудно простить человека, который злоупотребил твоей добротой и вверг тебя в эти неприятности. Ты очень молода и считаешь, что зло преходяще. У меня же больше жизненного опыта.