Жернова. 1918–1953. Двойная жизнь

— У нас тоже мельница была, — тихо возразила Мария, отворачивая головку в сторону. — И тятька тоже в тюрьме сидел.

Иван растерянно смотрел на светлый пробор в черных волосах девушки: признание Марии было для него полной неожиданностью.

— Как то есть мельница? В каком смысле?

— Ну-у, водяная такая… — Мария искоса глянула на Ивана, и он ясно увидел отчужденность и даже враждебность в ее взгляде, которых не было минуту назад, и догадался, что сказал что-то не то, но остановиться уже не мог:

— Ну и что, что мельница! — воскликнул он. — Ты же в институт не собираешься! На рабфак не собираешься! Мало ли чего у кого было! — гнал Иван дальше, уже не слишком заботясь о последовательности своих слов, лишь бы не молчать, лишь бы как-нибудь избыть из глаз Марии возникшие в черных зрачках отчужденность и враждебность. — Его, Ваську-то, и в комсомол из-за этого не приняли, из-за отца то есть, когда он на Путиловском работал еще! И с рабфака выгнали! Проведали об его кулацкой подноготной, ну и… У него и фамилия не настоящая, а настоящая у него Мануйлович, и сам он из жидов. Да. Это у нас, на Металлическом, о нем еще не знают, думают, что он сознательный и бедняцкого происхождения! А как узнают, так и попрут с рабфака-то. Это уж как пить дать — попрут. Что касается твоего происхождения, так мне все равно, кем был твой отец! Я тоже в инженера не собираюсь. Мы и без этого проживем, без образования. Ты только выходи за меня замуж. Вот.

Иван замолчал, тяжело дыша точно после долгого бега, пытаясь поймать ускользающий взгляд Марии. А она упорно смотрела в сторону, продолжая комкать платочек смуглыми пальцами, и уже во всей ее позе проглядывали отчужденность и враждебность, говорящие больше всяких слов.

— Зря ты, Мань, со мной так, — произнес Иван упавшим голосом, но еще на что-то надеясь. — Все равно Васьки тебе не видать: засудят его за сокрытие фактов своей прошлой жизни — и в Сибирь. Сейчас это запросто.

— Ты, что ли, расскажешь? — глянули на Ивана два черных ненавидящих глаза.

— А хоть бы и я? — с вызовом бросил Иван. — Мы социализм, это самое, строим, а такие, как Васька и жиды всякие из троцкистов, поперек рабочего дела стоят… Так что ты имей это в виду. Я давно хотел в партком пойти, чтобы вывести его на чистую воду, да все тебя, дуру, жалко было, — врал Иван с отчаянием и злостью. — А теперь что ж… Теперь — сама виновата… Я еще, конечно, подожду, но если ты не изменишь своего мнения относительно моего к тебе отношения, то я… Мне, сама понимаешь, терять нечего, — закончил Иван решительно, и его скуластое, курносое лицо даже побелело от такой решительности и злости.

— Ты… ты… — Мария смотрела на Ивана широко раскрытыми глазами, лицо ее тоже побелело, а из глаз вдруг брызнули слезы. Она поднесла скомканный платочек обеими руками ко рту, будто удерживая готовый сорваться крик, качнулась, попятилась, повернулась и кинулась бежать по коридору.

Вот она свернула за угол, мелькнул подол синей юбки…

Тяжелая рука легла Ивану на плечо.

— Ты чего это, паря?

— Ничего, — ответил Иван, стряхнул руку и, не оглянувшись, пошел в раздевалку.

Глава 4

Иван Кондоров почти месяц провел в командировке на Уральском заводе тяжелого машиностроения. Завод этот вступил в строй — по газетным отчетам — летом прошлого года, а на самом деле еще практически не был готов к производству. Здесь, в механообрабатывающем цехе, Иван помогал местным рабочим осваивать новейшую модель немецкого карусельного станка: точно на таком он работал на своем заводе.

Кондоров вернулся в Ленинград в начале марта, солнечным весенним днем. Он лишь заскочил в свою квартиру, бросил вещички и понесся в общежитие завода "Светлана", надеясь застать там Марию: по его расчетам она сегодня должна идти во вторую смену.

Иван не стал вызывать ее из общежития, а терпеливо ждал на углу. Ему казалось, что за этот месяц отношение к нему Марии должно измениться: из командировки он каждый день писал ей письма, в которых обстоятельно рассказывал, как он ее любит, как хорошо они будут жить вместе, если она выйдет за него замуж, и какой неверный во всех отношениях Васька Мануйлов, которому обмануть девушку ничего не стоит.

В ответ на свои письма Иван не получил от Марии ни строчки, да он и не надеялся на это, действуя больше по пословице: вода камень точит, и не может такого быть, чтобы у Марии от всех его красивых и культурных слов, которые он слыхивал в театре и старательно переносил в свои письма, не дрогнуло сердце. У театральных героинь сердце такого напора со стороны влюбленного не выдерживало и сдавалось. А там барышни — не чета Марии, культурные слова каждый день слышат.