Жернова. 1918–1953. Двойная жизнь

"Шуты гороховые, — с грустью подумал о конспираторах товарищ Ягода. — И здесь не могут без театральщины. А мне вот скоро предстоит арестовать Зиновьева, а там, глядишь, и Каменева. А что делать? К сожалению, я не могу сжечь все донесения и тайно расстрелять каждого доносителя, потому что Сталин имеет своих информаторов не только в партийных структурах, но и здесь, на Лубянке. Зиновьев, между тем, сидя в Наркомпросе, продолжает ругать Сталина и Кирова, который будто бы испортил в Ленинграде все то полезное, что с таким трудом удалось сделать Зиновьеву, пророчит, что в городе вот-вот вспыхнет открытое выступление рабочих, и вообще брюзжит по поводу и без повода, втягивая в орбиту своего брюзжания все новых людей, пишет письма, рассылая их и через посредников, то есть тайно, и почтой, письма читают на Лубянке, — и не только! — так что скопилось столько компромата, что не арестуй я его в ближайшее время, арестуют меня. А Каменев, работая в ВСНХ и в институте Мировой литературы, мотается по заграницам, встречается с представителями Троцкого, плетет свои интриги, и это тоже давно всем известно. Другое дело, что к Зиновьеву и Каменеву, отыгравшим свою партию, можно подверстать и таких людей, которые сегодня еще действительно преданы Сталину и режиму, и тем хоть как-то ослабить… нет, не режим, а ту поднимающуюся в их среде силу, которая считает, что старики свое дело сделали, пора на покой. За пятнадцать лет советской власти поднялось новое поколение, не знающее ни тюрем, ни эмиграции, ни гражданской войны. Они хотят все делать по-своему. Они товарища Ягоду не помилуют. Они и товарища Сталина не помилуют, если им покажется, что товарищ Сталин свой путь прошел до конца… Конечно, на открытое выступление у них нет пока ни сил, ни воли. Но если упустить время, придет новый Рютин, более умный и осмотрительный, но не менее злобный антисемит, и тогда…"

Ягода вернулся к столу, закурил папиросу. Всем своим существом, поднаторевшим в кремлевских интригах, он чувствовал скрытое движение, которое, набрав обороты, непременно захватит и его, Генриха Ягоду, захватит и раздавит. В этом движении была какая-то своя жестокая логика, которую он понять еще не может, но знает наверняка, что Сталину в этом движении нужны другие исполнители его воли, не пораженные грибком старых предрассудков и человеческих пристрастий. Это движение началось после низвержения Троцкого, усилилось после падения Зиновьева и Каменева, и он, Ягода, своими действиями способствовал возникновению этого движения, полагая, что оно ограничится этими фигурами. Но Сталин смотрит дальше. Ему мало Троцкого, Зиновьева и Каменева, некогда поднявшихся на гребне русской революции на самую вершину власти. Он хочет еще и еще. И пока не ясно, кто следующий.

А Троцкий в своих статьях продолжает твердить, что дело в усиливающемся противостоянии сталинской бюрократии и "ленинской гвардии", что русская революция повернула к своему Термидору, что бюрократия, имея власть, но не имея капитала, рано или поздно овладеет им, после чего сметет и самого Сталина, и все завоевания революции. Если, разумеется, Сталин до этого момента не расправится с бюрократией руками самой же бюрократии. Если же учесть, что русскую революцию сделали евреи, то Термидор в первую очередь есть гибель революционного еврейства. Отсюда не трудно сделать вывод, что, поддерживая это движение и дальше, он, Генрих Ягода, рубит сук, на котором сидит. Пора тормозить. Но как? С чего начать? А может быть, и не стоит ничего начинать? Может, обойдется? Лично он, Ягода, ничего не имеет против Термидора, если в этом Термидоре ему, Ягоде, припасено постоянное и прочное место. Увы, рассчитывать на такое место — утопия. Движение только началось, оно даже еще не набрало полные обороты, а головы уже падают, падают… Ах, ему бы да власть Менжинского! Вот тогда он мог бы что-то сделать определенное… с определенной решительностью.

Зазвонил телефон. Зампред ОГПУ взял трубку, ответил бодрым голосом:

— Яг`ода у аппарата.

— Добрый вечер, товарищ Я`года, — прозвучал в трубке вкрадчивый голос, делая ударение на первой букве фамилии зампреда ОГПУ. — Не спишь?

— Да вот… дела, товарищ Ежов, — ответил Генрих Григорьевич, непроизвольно разгоняя рукой дым, будто дым через трубку попадет в глаза товарищу Ежову. — Дела спать не дают.

— Ну, спать… с этим еще успеется. А отдыхать… отдыхать необходимо даже товарищу Я`годе. Сегодня, кстати говоря, Михоэлс в вашем театре… хорошую постановку давал. Жаль, я еврейского не знаю, а то бы сходил.