Жернова. 1918–1953. Двойная жизнь

— Пока-а не-ет… — повторил Сталин очень тихо, и глаза Ежова сделались еще более отрешенными и незрячими, будто слова Сталина не имели к нему никакого отношения. — Я думаю, — заговорил Сталин чуть громче, — что настала пора показать товарищу Блюхеру, что мы больше не держим на него зла в связи с делом Сырцова. Мы ввели товарища Блюхера кандидатом в состав ЦК. У товарища Блюхера большой военный опыт. Я полагаю, что пришла пора предоставить товарищу Блюхеру возможность высказаться печатно по вопросам военной тактики и стратегии… для начала в какой-нибудь не самой важной нашей газете. Например, в "Гудке"… — Сталин помолчал, точно что-то вспоминая, затем продолжил: — Есть там один очень способный журналист. Пусть он и возьмет интервью у товарища Блюхера. Поручите ему это дело. Но очень деликатно. Мне в целом нравятся суждения этого журналиста о наших проблемах: в них есть самостоятельность, свежесть взгляда и строгая партийность. Нам нужны такие умные и принципиальные журналисты. Да и пишет он на хорошем русском языке.

— Я вас понял, товарищ Сталин, — вытянулся Ежов, прижимая ладони к бедрам, тут же вспомнив, что у него имеется донос на этого журналиста, и решил, что донос этот подождет до лучших времен, а вот с его любовницей, в свете возникшей ситуации, надо что-то делать. И не мешкая.

Сталин задумчиво оглядел новоиспеченного заместителя КПК с ног до головы и заговорил, тщательно подбирая слова и расставляя акценты:

— Мы должны быть уверены… мы должны быть твердо уверены, товарищ Ежов, что отныне линии ЦК нашей партии не будет чиниться никаких препятствий. История отпустила нам слишком мало времени для достижения главной цели: поставить СССР в техническом, промышленном и сельскохозяйственном отношении в ближайшие десять лет на уровень передовых стран. И даже выше. История не оставила нам времени для того, чтобы убеждать оппозиционеров всех мастей и оттенков, скрытых и явных, в ошибочности их взглядов и поведения. Таких людей, независимо от их заслуг перед советской властью и занимаемой должности, необходимо своевременно изолировать от нашей партии, от советского народа, чтобы мы могли целеустремленно и спокойно заниматься делом, а не болтовней. Мы и так потеряли несколько лет на эту болтовню.

— Я вас понял, товарищ Сталин. — Ежов слегка наклонил маленькую лобастую голову, по-прежнему не отрывая немигающих глаз от лица Сталина. Спросил: — Нам стало известно, что товарищ Петровский перед съездом…

— Товарищ Петровский старейший член нашей партии, — перебил Ежова Сталин. — У нас нет сомнений в его преданности большевизму и линии Цэка.

— Я все понял, товарищ Сталин, — вытянулся Ежов, хорошо осведомленный о том, что произошло на квартире Петровского и что Орджоникидзе и Микоян рассказали об этом Сталину. Ему нужно было лишь подтверждение того, что Сталин решил оставить этот вопрос без последствий.

— Хорошо. Действуйте в том же духе, — продолжил Сталин. — И подумайте о том, в каком направлении нам реорганизовать ОГПУ и НКВД… И еще: что вы можете сказать о деятельности таких обществ, как общество политкаторжан, старых большевиков и прочее? Чем они занимаются? Есть ли от них практическая польза в реализации решений нашей партии?

— Я считаю, товарищ Сталин, что практической пользы от них никакой. Более того: там собираются люди устаревших представлений, живущие исключительно прошлым, запятнавшие себя связями с Троцким и прочими оппозиционерами. На своих собраниях они занимаются критиканством и слишком преувеличивают свой вклад в победу революции и гражданской войне. А самое главное — пытаются внушить эти свои отсталые, антипартийные взгляды молодежи…

— Подумайте о целесообразности существования и этих обществ, товарищ Ежов, — произнес Сталин и, движением руки отпустив его, отвернулся и пошел к окну.

Глава 14

Едва за Николаем Ивановичем Ежовым, новоиспеченным членом ЦК и членом Оргбюро ЦК, а также заместителем председателя КПК Лазаря Кагановича, закрылась дверь, как заглянул секретарь и доложил:

— К вам товарищ Киров, товарищ Сталин.

Сталин несколько секунд рассматривал своего третьего по счету личного секретаря, застывшего в проеме двери в почтительном ожидании, как бы оценивая его с точки зрения преданности, помня, что один из его секретарей сбежал за границу в двадцать восьмом году, а тоже казался воплощением преданности и идейности. Под взглядом Сталина Поскребышев еще ниже склонил лобастую голову.

Выговаривая слова с более сильным, чем обычно, грузинским акцентом, Сталин спросил:

— Кыров, гаварыш?

— Так точно, товарищ Сталин! — подтвердил Поскребышев.

— Хорошо, проси товарища Кирова, — акцент стал мягче, и секретарь догадался, что его доклад о приходе Кирова оторвал Сталина от каких-то важных размышлений. Но и не доложить он не мог: Киров на этом съезде стал по существу вторым человеком в партии после Сталина.