Жернова. 1918–1953. Двойная жизнь

А Задонов, осушив свой бокал, что-то сказал юбиляру, наклонившись к нему, и тот, поднявшись, разочарованно развел руками, и они оба вышли из-за стола и направились в прихожую.

Ирэна Яковлевна поняла, что Алексей Петрович уходит, уходит к своей жене, и им опять не увидеться бог знает сколько.

В это время Он снова напомнил о себе, толкнувшись в правый бок, вызвав ее непроизвольную улыбку: она теперь не одна, ее теперь двое.

Глава 18

Весь вечер Руфимович топтался возле Зарницыной, острил, рассказывал анекдоты, но однажды, вдруг став необыкновенно серьезным, второй раз напомнил ей о Вернивицком, арестованном в декабре прошлого года, и произнес тоном, каким не позволял себе никогда говорить с нею, — тоном человека, имеющего над нею власть:

— Нам, голубушка, надо теперь держаться вместе, как никогда: иначе съедят. А вы, дорогуша, ведете себя слишком беспечно и неосмотрительно. Между тем, да будет вам известно, Задонов — тайный агент ОГПУ, и все, что вы выбалтываете ему в порывах страсти, становится известно на Лубянке.

Зарницина выслушала Руфимовича со все возрастающим страхом и омерзением: она никогда своим отношениям с Задоновым не придавала политической или национальной окраски, всячески избегала с ним разговоров на щекотливые темы, оставаясь с ним только женщиной.

И Задонов придерживался того же правила, но он был слишком впечатлительным и иногда, забывшись, срывался, тогда она понимала, каково ему жить и чувствовать совсем не так, как живут и чувствуют окружающие его люди, скрывая от них свои истинные взгляды и истинные чувства. Все-таки он был художником, и не просто художником, а художником, стоящим между прошлым и настоящим, очень русским художником, в некотором смысле человеком не от мира сего, и жестокая реальность частенько приводила его в состояние отчаяния или отупения, когда разум молчит, а душа болит и стонет, а нужно как раз наоборот: чтобы душа молчала, а разум говорил и действовал.

Зарницина тоже жила двойной жизнью, но ей, однако, было проще: она, еврейка, и всегда-то жила такой жизнью, и это стало вполне естественным состоянием, не вызывающим душевного разлада. Но чтобы Алексей Петрович стал агентом ОГПУ — в это поверить не могла: не настолько он искусный актер, чтобы скрыть от нее такой факт. К тому же все его понятия о чести и человеческом достоинстве противоречили такой возможности. На Лубянке это должны отлично понимать, тем более что Алексей Задонов в качестве советского писателя и журналиста неизмеримо важнее для советской власти, чем просто секретный агент.

Зарницина ничего не ответила Руфимовичу. Даже не повернула головы в его сторону. Она давно догадывалась, — по каким-то едва уловимым признакам, а сейчас в его словах нашла новое тому подтверждение, — что этот женоподобный тип — совсем не тот за кого себя выдает, что за ним есть что-то еще, оставшееся от прошлого, что-то даже враждебное ей и близким ей людям.

Она вспомнила дело Вернивицкого, вернее сказать, кривотолки о нем, дошедшие до нее, вспомнила свое недоумение и некоторую нелогичность этого дела, хотя ни для кого не было секретом, что Вернивицкий продолжал оставаться верным последователем Троцкого и непримиримым противником Сталина, что, находясь на дипломатической службе, гнул свою линию, был отстранен Литвиновым, а уж потом попал в ОГПУ — и точно канул в воду. И в этом была своя политическая и идеологическая логика как со стороны Вернивицкого, так и Сталина.

Одно воспоминание повлекло за собой другие, более давние, внешне будто бы никак между собой не связанные, но все-таки имеющие нечто общее. Раскручивая цепь событий, Зарницина вернулась к семнадцатому году. Именно тогда на короткий миг ее пути сошлись с Руфимовичем, еще молодым, но таким же женоподобным.

Случилось это в Лондоне, в мае семнадцатого года. Она с мужем, тогда еще Исаем Вениаминовичем Кляйном, готовилась к возвращению из Англии в Россию. Перед этим у Исая в одном из кафе состоялась встреча с каким-то черным господином и долгий с ним разговор. Этот разговор так сильно подействовал на Исая, что он несколько дней ходил сам не свой, постоянно оглядывался, будто ожидая нападения, спать ложился, сунув под подушку револьвер: он явно кого-то опасался. И лишь на пароходе несколько успокоился и рассказал об этой встрече.

Оказалось, в частности, что встречу эту организовал Марк Руфимович, тогда просто маклер какой-то одесской фирмы.