Жернова. 1918–1953. Двойная жизнь

— А я сегодня свободен, а завтра не могу, — произнес Иван с сожалением. И пояснил: — У нас завтра генеральная репетиция физкультурного парада. С утра и до вечера. Не знаю, когда освобожусь. — Он торопился, почувствовав некоторую неуверенность в поведении Марии, сыпал и сыпал словами, стараясь, чтобы слова эти звучали как можно убедительнее, жалея, что не купил конфет. — Я выступаю сразу в трех номерах… То есть сперва в одном, потом мы обегаем площадь Урицкого, потом еще раз… Сперва я несу портрет товарища Молотова, потом участвую в пирамиде, потом мы переодеваемся и проходим с лыжами и флагами. Месяц уже репетируемся. Жаль, что ты не на трибуне, а то б увидела. Знаешь, как здорово! Но нас будут снимать в кино и показывать в выпуске "По стране Советов", так что еще посмотришь.

Иван выдохся и не знал, что еще сказать.

Мария глянула на него исподлобья, но с интересом; в голове мелькнуло: "А может, и правда: стерпится — слюбится?"

— Так это, — несмело предложил Иван, — Давай после демонстрации встретимся и отпразднуем… У меня и вино есть, и закуска. — И поспешно добавил: — Можешь и Зинаиду пригласить… если хочешь.

— До праздников еще дожить надо, — ответила Мария и подняла голову. — Я пойду, ладно?

— Иди, конечно, — легко согласился Иван. — А то пельмени остынут. — И впервые его угловатые черты лица помягчали и озарились улыбкой надежды.

Мария шла, спиной чувствуя взгляд Ивана. Поднимаясь по ступенькам крыльца, подумала: "А он ничего, глаза только какие-то… И губы… Совсем губ нету".

И впервые Василий показался ей далеким и невозможным в реальной жизни, не имеющим к ней никакого отношения. Как артист кино. А угрозы Ивана засадить Василия она никогда всерьез не принимала, потому что даже представить себе не могла, что такое может случиться, что вообще бывает, чтобы по желанию какого-то человека — хоть бы и по ее, Марииному, желанию, — кого-то можно упрятать в тюрьму.

Ну, погрозился Иван… А кто он такой? Просто работяга, как и сам Василий, как и она сама, как и тысячи других. Не начальник же. А в ГПУ — там ведь, должно быть, головастые люди сидят. Такие, как старший брат Михаил. Мало ли кто чем грозится сгоряча да из ревности. Что ж, за одно это и сажать? Даже подумать смешно.

"Он, Васька-то, правду Зинка говорит, небось, забыл, как меня и зовут, а я, дура…"

Но облегчения эти мысли Марии не принесли, наоборот, на душе стало как никогда тоскливо, будто шла она, шла туда, где ее ждут, а пришла к пустому месту.

Глава 12

Уже с семи утра у проходной завода "Светлана" гремит духовой оркестр из заводской самодеятельности, чуть поодаль заливаются гармоники, рявкают басами баяны, звенят, выделывая замысловатые коленца, балалайки, пробуют голоса певуньи.

Куда ни глянь, по всему Светлановскому проспекту толпится народ, парни уже под градусом, но самую малость, девчата в пестрых платьях, иные в строгих костюмах и шляпках, на лице вуалетки; на груди многих девчат комсомольские значки, значки ОСОВИАХИМа, "Ворошиловских стрелков", парашютистов и всякие другие. Парни в этом смысле тоже не отстают, но "Светлана" — завод женский, и парни в пестром разноцветье косынок, платьев, шарфиков, шляпок и беретов теряются, как теряются сухие ветки в буйной зелени цветущего сада.

Суетятся партийные организаторы, комсомольские вожаки, начальники и начальницы цехов, мастера, перекликая своих работников, сбивая их в кучи, потом — в колонны; из проходной тащат связки разноцветных флагов и транспарантов, искусственных цветов, портреты вождей, выкатывают тележки со всякими художествами на них, изображающими то работницу с "лампочкой Ильича", то счастливую молодую мать с ребенком, которая гордится тем, что родила сына, будущего воина Красной армии, защитника своей страны и социализма.

Вот парни из ремонтно-механического цеха выкатили огромные портреты товарищей Ленина и Сталина, обрамленные гирляндами искусственных цветов, и покатили их прямиком к перекрестку двух проспектов, откуда голова колонны и начнет свое движение к центру города трех революций.

Впереди портретов, как бы раздвигая неугомонную толпу, шествует дама лет сорока пяти, председатель заводского комитета профсоюза, женщина дородная, с грудью, похожей на поднос, украшенной огромным красным бантом.

Правофланговые, в основном пожилые женщины, хмурые и важные от сознания своей значительности и ответственности, повязывают на рукава красные повязки, неодобрительно поглядывают по сторонам на все еще хаотически движущуюся в разных направлениях массу людей.

Начальники и начальницы отдельных колонн с большими красными бантами на груди срывают голоса, созывая под свои значки народ, а народ кидается то в одну сторону, то в другую, со всех сторон то смех, то уже, как голуби над голубятней, взлетают песни и тут же опадают, точно спугнутые неразберихой, суетой и переполняющей людей радостью.