Жернова. 1918–1953. Двойная жизнь

— Ну а кто там, на трибуне Мавзолея? Сталина-то видел? — спросила Клавдия Сергеевна.

— Видел! Как же! В фуражке, в шинели, рукой вот так делает, — и Лев Петрович показал, как Сталин махал рукой, будто рука его была маятником от каких-то часов: влево-вправо, влево-вправо… — Держится уверенно, спокойно. Рядом Молотов, Ворошилов, Калинин, Буденный, Тухачевский, еще кто-то — не разглядел. Но евреев заметно поубавилось. Был, по-моему, Каганович, Ягода, кто-то из военных… Да пара шашлычников.

— И слава богу! — откликнулась на это Клавдия Сергеевна и перекрестилась.

Глава 15

На лестнице затопало. Маша встрепенулась, вспыхнула, ребятишки кинулись к двери с криком: "Папа идет! Папа идет!", потому что так топает, поднимаясь по лестнице, только один человек из семьи Задоновых — Алексей. И топает специально, чтобы все знали, что вот он идет, готовьтесь, встречайте, радуйтесь!

Алексей Петрович ввалился в столовую, обвешанный визжащими от восторга детьми, отдуваясь, хохоча и в то же время быстро и настороженно оглядывая столовую и всех присутствующих. На лицах жены, матери и брата он прочел искреннюю радость, и настороженность во взгляде исчезла, смех стал еще раскатистее и свободнее.

Перецеловав всех, будто с утра не виделись, вручив женщинам по гвоздике, Алексей Петрович плюхнулся на диван, раскинул руки и произнес с искренним удовольствием:

— Фу-у! Слава богу — дома! На улицах — не протолкаться! Право, такого всеобщего ликования я еще не видывал.

— Вот-вот! — радостно подхватил Лев Петрович. — Я только что рассказывал, какое впечатление на меня произвела демонстрация. Раньше я эти шествия раза два наблюдал со стороны, а теперь изнутри — это совершенно другое дело! Потрясающее впечатление! Но главное, как мне кажется, начинаешь осознавать себя частицей своего народа! Ты не находишь, Алеша?

— Очень даже нахожу, брат. Но еще больше нахожу, что пора бы и за стол. Где Катерина? Еще не пришла? Ну и бог с ней! Семеро одного не ждут. За стол, за стол, за стол! Тарам-тарам, ту-ру-ру-ру! — пропел он, подражая сигнальной трубе. — И первым занял привычное место по правую руку от матери, восседающей во главе стола.

Рядом с Алексеем Петровичем устроилась Маша, за нею дети; Лев Петрович занял противоположную сторону, но в отличие от былых времен, когда за столом собирались все Задоновы, он на своей стороне оказался в полном одиночестве.

— Редеет облаков летучая гряда, — продекламировал Алексей Петрович, сочувственно поглядывая на брата.

Тот лишь смущенно улыбнулся и пожал плечами: мол, ничего не поделаешь.

Уже выпили по второй рюмке и съели первое, когда появилась Катерина. Она тоже была возбуждена, однако выглядела уставшей, на ее некогда вызывающе красивом лице залегли глубокие морщины, которые трудно было скрыть обильной косметикой и всякими другими женскими ухищрениями. Между тем, в отличие от настороженного и даже несколько виноватого взгляда Алексея Петровича, ее взгляд был вызывающе дерзок, в нем сквозила пасмурная отчужденность, будто эти люди, с которыми она прожила бок о бок много лет, стали ей чужими и ненужными.

Все обратили внимание на этот ее взгляд: Маша застенчиво и виновато потупилась, Алексей Петрович слегка сощурился, а Клавдия Сергеевна сокрушенно качнула седой головой и вздохнула.

Лев Петрович при виде жены вскочил из-за стола, засуетился, полез с поцелуем, но как-то неловко и жалко это у него получилось, потому что Катерина подчеркнуто не обратила внимания на его ухаживания и поцелуй, однако за стол села, произнесла положенные по случаю праздника слова и храбро выпила целую — штрафную — рюмку водки.

Лев Петрович был несколько обескуражен таким поведением жены, однако делал вид, что все идет нормально, да и Алексей Петрович пришел к нему на помощь, принявшись рассказывать, кого встретил на гостевых трибунах, с кем разговаривал и о чем.

— А я выглядывал, выглядывал тебя, да так и не выглядел, — как-то очень уж печально произнес Лев Петрович, катая в пальцах хлебный мякиш, будто для него шествие в колоннах демонстрантов имело лишь тот смысл, чтобы увидеть на гостевой трибуне своего брата.

— И не мудрено: там столько народу. К тому же, — Алексей Петрович лукаво подмигнул и понизил голос, чтобы не слышали дети, увлеченные лимонадом, — я только парад войск да физкультурников смотрел с приступок, а потом мы там, за трибуной, возле елочек, составили небольшую писательскую компанию и потихоньку потягивали коньячок и кофе за спинами военных и секретарей обкомов.

Алексей Петрович врал. Не был он на трибунах, хотя в нагрудном кармане его пиджака и сейчас еще лежал пропуск на Красную площадь. Да и пил он за спинами военных и секретарей в прошлом году, но коньяк и кофе все-таки пил и в этом, и в то же самое время, но не за трибунами, а с Ирэной Яковлевной в ее комнате. Даже не вставая с постели. Потому и взгляд его, когда он вошел в столовую, поначалу был таким настороженным и вороватым, что всякий раз ему казалось: его роман с Ирэн вот-вот раскроется и станет известным Маше.