Жернова. 1918–1953. Двойная жизнь

Однако рассказывая о том, чего не было, Алексей Петрович и сам начинал верить в это небывшее с ним, и если бы не усталость во всем теле, то ничто бы не напоминало ему тех трех часов жадной плотской любви, которой они с Ирэн одаривали друг друга.

Правда, сегодня Ирэн вела себя в постели как никогда осторожно, частенько сдерживая слишком необузданные порывы Алексея Петровича, но он отнес это к проблемам женской физиологии, в которые ему, мужчине, лучше не вдаваться, потому что следует принимать любовницу такой, какова она есть или хочет казаться.

Что касается Катерины, то ей, в сущности, было все равно, как она будет выглядеть за этим привычным столом, а раздражение ее проистекало из того факта, что ее нынешний любовник все никак не решится порвать со своей семьей и связать судьбу с ней, с Катериной. Всякий раз он находит какие-то отговорки, хотя тут же начинает уверять ее, что жить без нее не может, что каждый час, проведенный врозь, считает напрасной потерей времени, а жизнь так коротка, а радостей в ней так мало. И все в этом роде.

Когда-то Катерина, желая получить независимость от родителей, закончила курсы моделирования одежды и художественного шитья, некоторое время работала в костюмерной Большого театра, но потом пришло замужество, пошли дети, и работу пришлось оставить. И вот уже два года она снова работает в Большом, там же познакомилась с одним известным драматургом, познала с ним восторг плотской любви и освобождения от нравственных пут.

Нечто подобное с ней происходило однажды, но очень давно: в украденные ночные часы, проведенные с Алексеем, Левкиным братом. Правда, в памяти остался не столько восторг от удовлетворения вечно гложущей страсти, сколько страх от возможного разоблачения и унижение женщины, наутро встречающей удивленно-брезгливый взгляд своего юного любовника.

Катерина исподлобья глянула на Алексея, все еще цветущего и полного сил, что-то возбужденно рассказывающего сыну; вспомнила, с какой жадностью и ненасытностью, с какой неумелостью он, тогда еще совершеннейший мальчишка, пользовался ее телом, и как она наслаждалась им после двухминутной любви со своим мужем, любви, приносящей им обоим больше разочарования, чем удовлетворения. Не говоря уже о большем.

Вот и сегодня она должна ложиться с Левкой в постель, и он, разумеется, не преминет попользоваться ее телом — и это после драматурга, доведшего ее до полного изнеможения.

Господи, ну почему все так устроено? — так глупо, так несправедливо! Разве у нее появились бы даже мысли, не говоря о желаниях, если бы Левка оказался настоящим мужчиной, хотя бы таким, как его брат! Как человек Левка в тысячу раз умнее и деликатнее этого задрипанного драматурга, на которого она в лучшие времена даже и не взглянула бы, а теперь… Теперь ей не из чего выбирать. Увы, это так. И ведь не скажешь даже, что она влюблена, о любви и заикаться нечего.

Глава 16

После праздничного обеда мужчины почувствовали себя уставшими и от впечатлений, и от выпитой водки, и от еды. Покурив в коридоре у открытого окна и перебросившись ленивыми замечаниями о том о сем, они разбрелись по своим комнатам.

Женщины в это время убирали со стола и мыли посуду, детей отпустили на улицу с условием от дома далеко не уходить и к полднику непременно вернуться.

Алексей Петрович, пока жена с матерью занимались по хозяйству, принял душ и вместе с водой смыл с себя все сегодняшние грехи, после чего в пижаме завалился на кровать поверх покрывала, взял какой-то журнал из стопки на журнальном столике, раскрыл на середине, прочел несколько строчек и тут же уснул сном праведника.

Заглянула Маша, укрыла мужа пледом, с минуту смотрела на его пышущее здоровьем лицо — лицо человека, довольного жизнью и самим собой. Правда, под глазами темные тени, но это, разумеется, следствие неспокойной работы, постоянной интеллектуальной перегруженности. В Маше при этом не шевельнулось ни тени разочарования: мол, пришел, поел, лег и нет ему до нее никакого дела. Наоборот, она была счастлива, что он дома, что можно вот так незаметно рассматривать его, любоваться им, и тихо радоваться тому, что он есть и принадлежит ей одной.

О том, что у него могут быть на стороне какие-то увлечения, даже романы с другими женщинами, Маша и в мыслях такой возможности не допускает, при этом нисколько не насилуя свою волю. На стороне — это где-то там, в небытии, к чему она не имеет никакого отношения. Там, на стороне, люди живут по другим законам и правилам, эти законы и правила наверняка как-то влияют и на ее мужа, но, возвращаясь домой, он оставляет все за порогом, как воин, возвращаясь с сечи, снимает в сенях свои окровавленные доспехи и оружие, входя в дом в чистой рубахе и портах.