Жернова. 1918–1953. Двойная жизнь

Она помнит, как вырывалась из чьих-то липких лап в полутемном коридоре, как пробиралась к двери, все время натыкаясь на людей, что-то делающих в полутьме, хохочущих, визжащих, выкрикивающих угрозы и ругательства, мимо открытых дверей, где тоже кричали, пели, пили и что-то делали; помнит, как бежала по улицам шумящей Москвы, повторяя одно и то же: "Мерзавка, гадина! Хотела настоящей мужской любви? Получила? Получила? Мерзавка! Шлюха! Сука!"

По Большому Кисельному навстречу Катерине шла стайка молодежи, парней и девушек, рука в руке, и пела звонкими, чистыми голосами:

Утро красит нежным светомСтены древнего Кремля-ааа…

Катерина посторонилась, пропуская молодежь, подумала, что где-то сейчас и ее дети, открыла парадную дверь своим ключом, решив тихонько пробраться в ванную, но в полумраке наткнулась на чье-то тело, лежащее перед лестницей и загораживающее дорогу. С ужасом разглядела своего мужа, поняла, что он пьян в стельку. Обессиленная, опустилась рядом и долго безутешно плакала, раскачиваясь, как иудей на молитве, вперед-назад, сжимая в кулаке шелковый чулок.

Глава 19

Большой Георгиевский зал Кремля гудел от сдержанных голосов не менее чем трех сотен человек. Мужчины, — женщин почти не было видно, — одетые в темные костюмы, белые рубашки и строгие галстуки, стояли вдоль длинных столов, накрытых белыми скатертями, уставленных бутылками с водкой, коньяком и всякими винами, большими блюдами с закусками, вазами с фруктами, тарелками, бокалами, рюмками, цветами — все сверкало в свете сотен электрических лампочек, поражало разнообразием и широкой палитрой красок.

Люди стояли возле отведенных им мест, — группами по двое, по трое, — и чего-то ждали, негромко переговариваясь между собой, раскланиваясь со знакомыми из одного конца зала в другой.

Официанты в белом с каменными лицами застыли вдоль стен, на согнутой в локте руке белое полотенце.

А со стен на собравшихся взирали усатые, бородатые, с пышными бакенбардами или без оных, или совсем юные лица героев прошлых сражений, увешанных крестами, пестрыми орденами, лентами, аксельбантами и эполетами.

Среди собравшихся находился и Алексей Петрович Задонов. Он впервые оказался в этом зале после революций семнадцатого года, испытывал сейчас странное, непонятное для самого себя чувство неловкости и изумления. На лицах иных своих соседей по столу он тоже замечал некоторую растерянность и скованность, хотя все старались держаться непринужденно, и догадывался, что многих из его собратьев по перу обуревают такие же непонятные чувства.

Правда, не все вели себя скованно и сдержанно: то в одном, то в другом месте за столами выделялись люди, которые проявляли повышенную нервозность, крутились из стороны в сторону, разговаривали более громко, чем другие, иронически поглядывали на стены и всем своим видом старались показать, что обстановка эта для них не в новинку, что они занимают места за этими столами по праву, а записные вояки, надменно глядящие на них со стен, явный анахронизм, что когда-нибудь вместо этих усачей и бородачей здесь появятся новые лица, более отвечающие духу времени.

Алексей Петрович с болезненным любопытством присматривался к окружающим его людям: директорам издательств, редакторам газет и журналов, видным журналистам и писателям, знакомым ему и незнакомым, уверенный, что так вызывающе в этом зале русской славы могут вести себя лишь нерусские. Ан нет, среди бесцеремонно вертлявых коллег русских было, пожалуй, даже больше, и Алексей Петрович внутренне поморщился от досады, вспомнив, с какими благоговением и восторгом он, гимназист, ходил по этому залу много лет тому назад, с каким трудом ему удавалось сдерживать слезы, слушая пояснения учителя истории, приведшего в Кремль своих учеников.

По другую сторону стола, чуть наискосок, Алексей Петрович заметил Бухарина, недавно ставшего главным редактором "Известий" и потерявшего в то же время множество всяких важных должностей. Бухарина так близко он видел впервые, подивился тому, как мало похож этот человек на свои портреты, и, зная его историю, с любопытством исподтишка наблюдал за ним: Бухарин разговаривал с Карлом Радеком, своим заместителем, очень неприятным, на взгляд Алексея Петровича, человеком, хотя и весьма даровитым журналистом. При этом Бухарин по сторонам не смотрел и вел себя так, будто вокруг никого не было, а только он и его заместитель, с которым они обсуждают очередной номер газеты.

Алексей Петрович попытался представить себе, каково на душе у Бухарина, совсем недавно одного из признанных лидеров страны и партии, но не смог: сам он никогда не занимал никакой должности, его не тянуло во власть, поэтому имел о психологии людей власти исключительно умозрительное представление, и ни сочувствия, ни уважения к ним не испытывал. Разве что любопытство.